Роберт Паль - Бессмертники — цветы вечности

Вот он, матрос-электротехник Иван Петров, — узник плавучей матросской тюрьмы «Прут». Трюм этого транспорта по приказу адмирала Чухнина превращен в одну огромную, невыносимо сырую и душную камеру. Здесь ждут своей судьбы арестованные на берегу потемкинцы. Их много, но основная масса экипажа на свободе. И это уже победа!..

А события на Черноморском флоте забирали все круче и круче. В середине ноября того же пятого года началось массовое восстание на кораблях в Севастополе. 15 ноября объезжавший эскадру «красный адмирал» Шмидт приказал арестовать охрану и сбить замки с трюма ненавистной плавучей тюрьмы. Над «Прутом» взвился красный флаг, все освобожденные потемкинцы перебрались на восставший крейсер «Очаков».

Рядом с «Очаковым», алея красными флагами, готовые к бою, стояли контрминоносец «Свирепый», минный крейсер «Гридень» и несколько небольших номерных миноносцев. Через несколько часов красный флаг поднялся и над «Святым Пантелеймоном», как теперь стали называть бывший крейсер «Потемкин». Для всех матросов-потемкинцев, собравшихся на палубе «Очакова», это была великая радость. Их броненосец, их родной корабль опять под красным знаменем революции! Но теперь он не один, как в те суровые июньские дни в Одессе! Теперь с ним «Очаков» и другие корабли. Против всей эскадры они, конечно, горстка, малая горстка, но кто сказал, что завтра не поднимут красные флаги и остальные?

Матрос Ваня Петров рвался на свой корабль. Когда Петр Петрович Шмидт решил направить на «Пантелеймон» делегацию с «Очакова», он попросился гребцом на шлюпку. И вот он на родном корабле, на его палубах, среди его могучих орудий, среди молодых теперешних его хозяев. Офицеры «Пантелеймона» арестованы и увезены на «Очаков», весь корабль в руках матросов, но чем так озабочены лица новых потемкинцев? Оказывается, могучий, грозный броненосец был еще в сентябре разоружен: по приказу адмирала Чухнина с него на берег, в арсенал свезли все снаряды и ударники от орудий. В теперешнем своем состоянии он мог быть лишь вдохновляющим примером и хорошей мишенью для береговой артиллерии и орудий верной царю эскадры.

Петров рвался в бой, и роль пассивного наблюдателя его не устраивала. Он простился с «Потемкиным» (для него он остался им на всю жизнь!) и перебрался на «Свирепый», которым теперь командовал его тезка матрос Иван Сиротенко.

А вскоре на виду у всего Севастополя разыгралось настоящее морское сражение. Десятки мощных кораблей, эскадры в упор расстреливали мятежный «Очаков», который мог отвечать им лишь двумя целыми орудиями. В поддержку своего красного флагмана вступили в бой верные ему миноносцы, но по ним, кроме чухнинских кораблей, открыла огонь и береговая, артиллерия.

«Очаков» горел, но продолжал героически отбиваться. В дыму и огне над ним по-прежнему вызывающе развевался красный флаг.

Море вокруг бушевало от разрывов снарядов и шрапнели. Вот пошел на дно паровой катер, посланный еще до начала боя за снарядами и ударниками. Загорелся и стал заваливаться на бок один из номерных миноносцев. На «Свирепом» снаряды смели все палубные надстройки. Замолчали орудия «Очакова»…

С тонущих и горящих кораблей матросы прыгали в воду и под огнем, через всю бухту вплавь устремлялись к берегу. Его достигали немногие. Там их встречали солдаты Меллера-Закомельского. Хладнокровно брали на прицел, расстреливали в упор или закалывали штыками. Не исключая раненых и вконец обессилевших, умирающих от ожогов матросов.

Малыш «Свирепый» мужественно сражался против гиганта «Ростислава» и других кораблей эскадры. На каждый его выстрел приходилось не меньше сотни чухнинских. Один из снарядов попал в машинное отделение, и контрминоносец встал. Затем снаряды с «Ростислава» разрушили корпус, и корабль стал оседать в воду, продолжая между тем посылать в противника свои последние снаряды.

Вместе с уцелевшими матросами Петров бросился в воду и поплыл к берегу. Вода вокруг пламенела от отраженных в ней пожаров на кораблях и буквально шипела от пуль и осколков шрапнели. То тут, то там слышались одинокие предсмертные вскрики раненых. Тонули и без вскриков, кого убивало сразу, наповал, и таких было много.

Ему везло: вплоть до самого берега его не задела ни одна пуля, не тронул ни один осколок. Но когда, наконец, он добрался до суши и, качаясь от изнеможения, стал выходить на берег, в грудь ему уперся длинный, солдатский штык. Инстинктивно он успел отшатнуться, но штык успел-таки задеть шею, и он упал на́ спину в воду.