Н. Кальма - Джон Браун

В зале поднялся насмешливый гул. Так, значит, он просто сумасшедший, этот величественный герой?! Значит, его высокие идеи — просто навязчивые идеи маньяка?! О, как злорадствовали «сыны Виргинии»! Угроза смерти не сломила старика, так теперь его проймет издевка! Он захочет спасти свою жизнь и для этого предпочтет прослыть сумасшедшим!

Но капитан недолго позволил им торжествовать. Он с бешенством откинул одеяло и, негодующий, обратился к своим судьям:

— Ваша честь, я категорически протестую против того, чтобы этим документом пользовались для моей защиты. Я публично заявляю, что телеграмма написана с целью опорочить меня перед моими сторонниками. Все время я действовал в здравом уме и твердой памяти и несу полную ответственность за мои поступки!

Среди присутствующих пронесся шепот: никто не ожидал от Брауна такой выходки. Доказанное сумасшествие — это был его единственный шанс избежать казни!

Окончательно обескураженные защитники начали упирать на благородство побуждений Брауна и на его гуманное обращение с заложниками, которых он мог бы уничтожить, если бы хотел отомстить за смерть своих сыновей.

На заседание суда явились новые адвокаты, только что прибывшие с Севера: Гризуольд из Кливленда и Чилтон из Вашингтона, посланные аболиционистами защищать капитана Брауна. Оба юриста считали, что важней всего выиграть время, оттянуть суд до следующей сессии. Тогда страсти поулягутся, возбуждение, вызванное делом, спадет и легче будет добиться для Брауна более мягкого приговора.

Капитан окончательно ослабел за время суда, и два новоприбывших адвоката настаивали на болезненном состоянии своего клиента.

— Он может лежать, стало быть, лежа присутствовать на суде, — отвечал Паркер.

1 ноября суд заслушал выступления сторон. Чилтон и Гризуольд говорили об идейных мотивах, руководивших подсудимым, напоминали о суровой школе жизни, пройденной Брауном, об его честных помыслах и потере трех сыновей. Но что значили эти лирические подробности для людей, которые сидели здесь и смотрели на Брауна глазами собак, готовых вцепиться в наконец-то затравленного зверя?!

Поднялся Эндрью Хэнтер, тучный мужчина в тугом, накрахмаленном галстуке.

Он даже не трудился полемизировать со своими противниками, он просто изложил факты. Браун захватил город Харперс-Ферри, который был ему нужен как основной пункт для сбора всех восставших. Здесь он хотел сосредоточить вооруженные силы и выступить против Союза. Его «временное правительство» вполне реальная вещь, стало быть, Джон Браун виновен в государственной измене.

Кроме того, совет может быть подан не только словами, но и действием. Если вы вкладываете в руки раба пику и арестовываете его хозяина, это есть призыв к восстанию, караемый смертью.

— Выносите свое суждение соответственно вашим законам, — сказал Хэнтер, обращаясь к присяжным. — Оправдайте подсудимого, если найдете возможным. Но, если правосудие требует от вас смертного приговора, не дрогните. Если он виновен, пусть карающая рука правосудия отправит его к творцу, который раз и навсегда решит этот вопрос.

И прокурор, отдуваясь, отер платком вспотевшее толстое лицо.

Присяжные заняли свои места. Было сумрачное утро 2 ноября. Присутствующие сосредоточенно жевали табак. К услугам желающих были плевательницы, но люди предпочитали плевать куда вздумается, поэтому пол, стены и даже скамьи были густо усеяны плевками, скорлупой каштанов, окурками.

— Виновен или невиновен подсудимый Джон Браун? — громко спрашивает судья.

— Виновен, — отвечает старшина присяжных, плантатор Бойс, — виновен в измене Союзу, в заговоре и подстрекательстве рабов к восстанию и в убийстве.

Джон Браун чуть приподнял одеяло и снова опустил голову на носилки. Казалось, не о нем говорили присяжные и не его жизнь висела сейчас на весах американской Фемиды.

Клерк гнусавым голосом спросил, что подсудимый имеет сказать суду до произнесения приговора.

Браун с трудом приподнялся, пристально поглядел на хмурого судью, на прокурора, заготовлявшего перочинным ножом новую порцию табачной жвачки. Никто не ответил на его взгляд, все угрюмо смотрели в пол, словно он был обвинителем, а они подсудимыми.

— Я скажу немного, — начал Браун. — Если нужно заплатить моей жизнью за то, чтобы скорей воцарилась справедливость, если нужно смешать мою кровь с кровью моих детей и миллионов других в этой стране рабов, права которых попираются так несправедливо и жестоко, я говорю: да будет так.