Н. Кальма - Джон Браун

— О, проклятые неженки! Вы хотели драться, а когда старик хочет вас вести, вы от него отрекаетесь! Вы спасаете свои проклятые шкуры! — заорал вне себя самый молодой, Хэзлет. — Проклятые шкурники!

— Я буду делать то, во что я верю, — сказал Браун. — Вам всем меня не переубедить. Я вижу, что мои собственные сыновья отступаются от меня. Тем хуже, но это ничего не изменит. Я бросил свой очаг и стал солдатом, потому что не могу терпеть рабство в моей стране. Идете вы или остаетесь? Выбирайте, здесь каждый свободен…

— Голосовать!

— Голосовать мы хотим!

— Вы хотите голосовать? Вы, я вижу, против меня, но я не хочу вредить нашей работе. Я отказываюсь от командования. Я больше не ваш начальник. Выбирайте нового, и я стану ему подчиняться, как рядовой. Пускай он решает.

И Джон Браун вышел, держась все так же прямо, с таким же непреклонным выражением лица. Никто так и не узнал, чего стоила ему эта выдержка. Ведь он не ожидал противодействия, он был уверен, что все они беспрекословно последуют за ним. И вот теперь они остались там, в кухне, они будут голосовать, они будут решать: идти или не идти на Харперс-Ферри, добывать или не добывать свободу черному народу.

Целую ночь продолжались гневные, возбужденные споры. Люди говорили друг другу самые злые, самые обидные слова, вспоминали прошлое, разбирали все поступки капитана. За него были двое: Кэги и Хэзлет. Все остальные против. Хэзлет, багровый от ярости и огорчения, видел, что дело вот-вот провалится, что если постановят провести голосование, то явное большинство будет против капитана и против его похода.

Так это и случилось. Проголосовали: «Кто за то, чтобы идти на Харперс-Ферри, выполнять этот безумный план?»

— Я против.

— И я!

— И я!

И все же семь человек захотели остаться верными Джону Брауну и проголосовали за него. Но большинство — двенадцать голосов — решали дело: они не хотели идти на верную смерть, они отказались следовать за капитаном.

Тяжелая тишина наступила в кухне Кеннеди-Фарм. Все было решено, замолкли все споры. Старика не было: условились сообщить ему результат голосования утром. Брауновцы не смотрели друг на друга, у всех было тяжелое настроение: как будто все они только что предали лучшего друга.

Внезапно Кэги вскочил с табурета, оглядел товарищей:

— Что же вы теперь намерены делать? За кем вы пойдете? Что станете делать со своими жизнями?!

Его маленькое худое лицо пылало. И этот жар его словно передался другим, тем, которые только что голосовали против. Встал Стевенс. Только что он был самым непримиримым, самым яростным из тех, кто не хотел следовать за капитаном. Но сейчас он заговорил, и во всех этих юношах начал совершаться какой-то быстрый, почти молниеносный перелом. Стевенс говорил о Джоне Брауне, о его жизни. Вот он не думает даже о том, что подвергает опасности эту жизнь. Хватит ли у них, у ребят, такой же решимости, хватит ли у них отваги идти вот так же, до конца, ради большого дела?!

И еще один из юношей выступил, и еще… В окна смотрел серый рассвет, когда они снова проголосовали. Теперь не раздалось ни одного голоса против капитана.

— Напиши ему письмо.

— Да, да, напишем, что мы ему доверяем, что мы готовы идти за ним…

И вот уже Кэги сидит за вымытым Мартой деревянным столом и пишет письмо Джону Брауну. «Дорогой сэр, — так начинается это письмо. — Мы единогласно решили подчиниться вашим приказаниям…»

Утром письмо было вручено Джону Брауну. Лицо капитана, осунувшееся за ночь, разгладилось. Словно для того, чтобы отмести последние препятствия, из Чеймберсберга приехал бледный, невзрачный юноша, почти мальчик. Юноша сказал, что его зовут Мэриэм, что он аболиционист и решил отдать себя и свои деньги в распоряжение капитана Джона Брауна.

Он привез с собой шестьсот долларов золотом и брался, в случае необходимости, достать еще денег.

Капитан созвал всех своих бойцов. Он велел Стевенсу прочитать вслух «Временную конституцию Соединенных Штатов». В сосредоточенном молчании слушали брауновцы полные значения слова о равенстве людей всех цветов кожи и о полной отмене рабства. Подняв правые руки, они торжественно присягнули этому символу новой революции.

К ночи пошел дождь. Мелкая водяная пыль поднялась в воздухе. Горы были закрыты пеленой тумана. Ветер трепал на деревьях последние мокрые листья.

Потомак вздулся, острые, бестолковые волны ходили по реке. Привязанная у берега лодка беспрестанно кланялась воде.