Уильям Нэйпир - Аттила

— Конечно, я хочу пить. Может, у тебя есть вода?

Наступило молчание. А потом, по неизвестной причине — может, от пережитого страха и перспективы провести мучительные день и ночь — мальчики расхохотались.

Они хохотали истерически, до тех пор, пока по щекам не потекли слезы.

Аттила взмолился:

— Хватит, хватит, нам нужно беречь воду! — но от этого они расхохотались еще сильнее.

Наконец смех затих, слезы на щеках высохли, и мальчики замолчали.

Солнце палило. Они зажмурились, но красные и оранжевые пятна проникали и под закрытые веки. Губы пересохли и потрескались, щеки и лоб сгорели.

— Не открывай рот, — посоветовал Аттила. — Дыши через нос.

— Знаю я, — буркнул Аэций.

— Мы переживем и это.

— Чертовски верно!

Ближе к сумеркам они услышали шорох в высокой траве, довольно близко. На миг мальчики поверили, что это стражи пришли их освободить, потому что Руга смягчился. Но нет, Руга не смягчался никогда.

— Что это? — прохрипел Аэций, глотка которого уже напоминала шершавую акулью кожу.

Аттила принюхался, и внутри у него все сжалось от ужаса.

— Золотистые шакалы, — шепнул он. — Целая стая.

Римлянин выругался — Аттила услышал это от него впервые — и спросил:

— А наверх они забраться смогут?

Аттила попытался помотать головой, но это у него, конечно же, не получилось.

— Не думаю, — ответил он. — Если полезут, кричи громче.

Сумерки опустились на бескрайнюю пустынную степь.

Мальчики лежали в напряженном молчании, прислушиваясь и принюхиваясь к острому жарком запаху золотистых шакалов, шныряющих у колес повозки.

А те поднимали влажные носы и принюхивались к теплому, соленому аромату сожженной солнцем человеческой плоти.

Хотя мальчики не могли поднять или повернуть жестоко привязанные головы, они понимали, что шакалы находятся прямо под ними, из их узких, сильных пастей капает слюна, заливая высокую траву.

И оба представляли одно и то же: как острые белые зубы этих тварей вгрызаются в их животы и отрывают кожу, как они погружают длинные морды во внутренности и пожирают вкусную, окровавленную печень и селезенку, а они, мальчики, еще лежат здесь, еще живые… Или шакалы принюхиваются ниже и вгрызаются в их обнаженные, обгоревшие…

Был ли это просто порыв теплого ветра или действительно шакал, поставивший передние лапы на повожу и обдавший его жарким песьим дыханием, Аттила так и не понял, но с внезапной настойчивостью скомандовал:

— А теперь — кричи!

И мальчики дико закричали, так громко, как позволяли им сожженные, воспалившиеся глотки. Замолчав, они услышали вдалеке визг и вой шакалов, улепетывавших от них по высокому ковылю.

Но они обязательно вернутся.

И все долгие ночные часы Аттила и Аэций, лежавшие рядом, отпугивали шакалов паническими хриплыми воплями.

Через какое-то время шакалы обязательно поймут, что мальчики могут только кричать, и тогда… Но они этого так и не поняли.

Налетели мухи и комары, кусая мальчиков с ног до головы. Из травы вылетали мотыльки, чтобы выпить соленый пот с их кожи. К рассвету оба мальчика так сильно дрожали — ночи в степи холодные — что их зубы стучали, как будто стрекочут две огромные цикады.

Но они выжили. Скоро рассветет, и придут воины, отвяжут их, перекинут их, полуобморочных, через лошадиные спины и отвезут обратно в лагерь.

Когда первые серые лучи рассвета омыли с востока степь, Аттила пребывал в мучительном, страшном забытьи, и ему показалось, что знакомый голос произносит во сне:

— Только не говори мне, что ты опять попал в беду.

Во сне же мальчик открыл глаза, всмотрелся в расплывающееся знакомое лицо и прохрипел:

— Только не говори мне, что ты проделал весь этот путь, чтобы повидаться со мной.

Перевернутое, искаженное лицо расплылось в ухмылке, острое лезвие перерезало веревки, и кровь хлынула в обескровленные руки и ноги, жарко потекла к голове, и в конечности болезненно впились тысячи иголок.

Аэция тоже освободили. Мальчики несколько минут охали и растирали запястья, а потом им протянули кожаные фляжки с водой. Они хотели выпить все, но после первых глотков фляжки у них отняли. Только после этого они смогли сесть и посмотреть на своих спасителей.

— Это и вправду ты? — спросил, наконец, Аттила.

— Вправду, — кивнул он.

— Но ты приехал не для того, чтобы повидаться со мной.

Он покачал головой.

— Нет, я приехал увидеть моего мальчика. И забрать его домой.

— Твоего мальчика? — До Аттилы доходило медленно. — Раба? Кельта?