Уильям Нэйпир - Аттила

Орест некоторое время, задыхаясь, лежал в грязи; как долго, он не знал. Попытался пошевелиться, но все тело болело. Руки и плечи покрылись синяками, как ему казалось, до самых костей, один бок очень болел при каждом вдохе. Ягодицы свело от боли судорогой. Ноги… Да что ноги, пекло даже у корней волос, за которые дергали его гогочущие солдаты.

Но сильнее всего болело сердце — от потери. Аттила был для него всем. Он еще никогда в жизни не чувствовал себя таким одиноким.

С трудом поднявшись на ноги, Орест медленно побрел прочь от города, в поля у реки. Река такая широкая, такая темная. Он никогда ее не переплывет. Мальчик ковылял в ночи до тех пор, пока не набрел на ручей. И там, среди тростников и шелестящих камышей, случилось чудо — к полусгнившему причалу была привязана старая деревянная лодка, в которой лежало единственное весло; она легко покачивалась на речных волнах. Им не нужно было ходить в Аквинк!

Орест спустился к ручью. Из тростников взметнулась испуганная куропатка и полетела через реку. У Ореста от страха снова заколотилось сердце. Он с трудом взобрался в лодку.

Она немного протекала — на дне плескалась илистая вода — и сильно воняла рыбой. Не так просто будет грести одним веслом, да еще и вычерпывать пригоршней воду, целую милю по этой большой реке. Но это лодка, а лодка означает свободу.

Он присел на корточки на дне лодки — илистая вода омывала ноги — сжал плоское весло и задумался. Орест понимал: жестокое отречение от Аттилы — его спасение. Вот почему он сидел сейчас здесь, готовый обрести свободу на неуправляемых землях на том берегу. А мальчик с татуировками, называвший себя принцем, был заключен, заперт на ключ и на засов в вонючих и грязных подвалах где-то там, в городе, и его «расспрашивал» неулыбающийся тюремщик.

Орест посмотрел вверх, на ясные зимние звезды. Волнует ли их, что случится с ним или с другим мальчиком? Волнует ли их, что он сделает сейчас? Имеет ли какое-то значение, волнует их это или нет? Он опустил взгляд. Звезды все так же неотвратимо мерцали на поверхности черной воды. Они не оставят его одного.

Наконец он вздохнул, положил весло и с трудом выбрался из лодки на скользкий берег ручья. Пробрался сквозь заросли тростника и сыти и медленно заковылял в сторону города.

Аттилу, как приказал крепкий беловолосый командир, сковали по рукам и ногам, и то волоком, то на руках, втащили вверх по узкой винтовой каменной лестнице в маленькую комнатенку с единственным зарешеченным окном. Там его усадили на табурет, и двое часовых с копьями в руках встали перед ним, не обращая внимания на его гневные взгляды.

Через несколько минут, пообедав, пришел беловолосый офицер и приказал закрыть за ним дверь. Он вытирал рот льняной салфеткой и, набив желудок вкусной едой и вином, заметно расслабился.

— Погоди только, услышит мой народ, как со мной здесь обращаются, — прошипел Аттила раньше, чем тот успел вымолвить хоть слово. — Погоди только, услышит мой дед Ульдин! Он не будет терпеть подобного оскорбления своей крови.

Офицер поднял бровь.

— Кто сказал, что он об этом услышит? Ты больше не убежишь. Твоя следующая остановка — и место твоего обитания очень, очень надолго — императорский двор в Равенне.

— Ни за что, — отрезал Аттила. — Я лучше умру.

— Мужской ответ, — признал офицер. Против своей воли он начал восхищаться откровенной, неприкрытой свирепостью мальчика, или по крайней мере получать от нее удовольствие. Так можно наслаждаться волчьими боями на арене.

— И все-таки, — продолжал офицер, — именно туда ты и отправишься, причем, не забывай, по соглашению с твоим народом. Ты заложник. Это совершенно цивилизованный договор.

— Цивилизация, — сплюнул мальчик. — Был я уже там. Дайте мне все, что угодно, кроме вашей цивилизации.

Мужчина и мальчик молча мерились взглядами. Потом мальчик отвернулся.

Офицер сказал:

— Я никогда не бывал далеко за рекой. Только редкие карательные экспедиции, когда аламанны или маркоманны чересчур наглеют. Расскажи о своей стране.

«Моя страна? — подумал Аттила. — Да что ты поймешь? Ты римлянин, и сознание у тебя прямое и ровное, как дорога. Как описать тебе, дубина, мою горячо любимую страну?»

Он втянул в себя побольше воздуха, подергал наручники, пристроил руки на коленях и сказал:

— Моя страна — это земля без границ и армий. Каждый мужчина в ней — воин. Каждая женщина — мать воина. Пересеки серый Дунай — и ты в моей стране, иможешь скакать верхом недели и месяцы, но не проедешь ее всю. Там нет ничего, кроме зеленых, зеленых равнин в степи, ковыля и заячьей травы, куда не кинешь взгляд. И на расстояние полета орла, хоть сотню дней скачи на восток, к восходящему солнцу, все еще будут зеленые равнины моей родины.