Олег Бенюх - Подари себе рай

— Потому что батоно Афанасий сказал: «Браки совершаются на небесах».

Старик смотрел строго, поднял руку, и весь стол затих в напряженном ожидании.

— Если хочешь счастья и долгих лет молодоженам — выпьешь.

Никита поднялся на ноги и, как ему казалось, убедительно воскликнул:

— Религия — опиум для народа! При чем здесь небеса? Попы дурачили нас сотни лет. Советская держава принесла полную свободу. Хай живе дружба усих людин!

Он опять сделал два глотка, но все, кто был за столом, вскочили и захлопали в ладоши, что-то при этом выкрикивая. «Так и у нас на свадьбе кричат «Пей до дна!» — успел еще, словно оправдываясь, подумать Никита. И — эх, была не была! — стал пить «до дна»…

Нет, он не рухнул без памяти под стол, не стал слишком веселым или, напротив, агрессивным. Но еще никогда за все свои двадцать семь лет не был так безудержно пьян. Он и пел, и танцевал, и пил еще вино. И вместе с ним все вокруг пели, танцевали, пили. И мир казался таким светлым, проблемы такими ничтожными, люди такими добрыми и счастливыми. Ну до чего же хороша жизнь, хлопцы-генацвале…

Очнулся Никита поздним вечером. Он лежал в горнице на кровати под буркой. Свеча бросала скудный свет на стены, потолок, нехитрую мебель. Никита нащупал полевую сумку. Все было на месте — пакет, документы. Не на месте была лишь его голова. Она плавно и безостановочно кружилась, она была тяжела как чугунный котел, она не слушалась и вдруг то откидывалась с силой назад, то падала на бок или на грудь. Ему было смешно, он тряс головой из стороны в сторону, обхватив ее обеими руками. Наконец встал и вышел во двор. Подошел к колодцу, снял гимнастерку, вылил на себя несколько ведер ледяной воды. Небо было усыпано звездами. Далекие горы словно надвинулись на предместья города и огоньки в окнах домов уютно подмигивали. На лужайке застолье было в разгаре. Несколько «летучих мышей» освещали лица пирующих. К Никите подошел коренастый горец, весь заросший густыми черными волосами.

— Мы хотим, чтобы ты остался, — сказал он, и слова его звучали, как приказ.

— Вы что хотите — чтоб меня судили? — с трудом произнес Никита.

— Обижаешь, генацвале, — удивился волосатый. — Зачем судить? Мы все скажем, что ты был нашим гостем.

— Вот за это и будут судить! — зло пояснил Никита. И, успокоившись, пообещал: — Я до штаба доберусь, дело сделаю и вернусь.

— Слово джигита?

Никита кивнул и пошел к лошади, которая паслась на лужке за домом… В штабе дивизии кроме дежурных был лишь начальник политотдела. Старого шахтера Андрея Мартьяновича Семиручко за глаза все звали «батя». Не раз и не два он поднимал в атаку роты и сам шел впереди; проверял кашеваров и интендантов и наказывал воров и просто нерадивых; отечески опекал молодых бойцов, не давая спуска нытикам, симулянтам и паникерам.

— Что-то поздновато ты нынче, Никита, — сказал «батя», принимая пакет и пристально вглядываясь в лицо полкового парторга.

— Когда переправлялся через речку, кобылу подхватило течение. И як понесло… — Никита махнул рукой в сторону и посмотрел куда-то вдаль, словно надеялся разглядеть там реку.

— Ты вот что, хлопче, садись и рассказывай.

Никита, то и дело запинаясь, покаянным тоном рассказал правду.

— Все из-за того бисового попа и получилося. Ну я им и прочитал лекцию на тему «Религия — опиум для трудящихся».

— За выпивку выношу тебе порицание, — докурив традиционную цигарку, сказал «батя». — Устное. А поп тут ни при чем: с лекцией о религии перед верующими выступать — для этого одного желания трохи маловато. Знания нужны.

«Из-за проклятого попа нагоняй получил, — злился Никита, возвращаясь в полк. — Придумают тоже — браки вершатся на небесах. Дурниця! Ну и здоровы эти попы брехать». Лошадь устало плелась по пыльной дороге, задремавший ездок совсем отпустил поводья. Шелестели ветви имеретинских дубов, едва слышно им ласково вторили зубчатыми листьями колхидские красавицы дзельквы…

***

И был день — 10 января 1929 года: по древнему Крещатику в сторону Владимирской горки шел Никита, секретарь одного из Киевских райкомов партии. Его сопровождали Сергей, вожак коммунистов завода «Арсенал», атлетического сложения красавец, и Иван, душа городской комсы, создатель первых отрядов юных техников. Молчали. На состоявшемся час назад заседании горкома благословили Никиту на учебу в Промышленной академии в Москве.

— Молодец Лазарь Моисеевич, — сказал наконец Сергей. — Если бы не он, ни за что не отпустили бы.