Виктор Дьяков - Дорога в никуда. Часть третья. Мы вернёмся

- И атаман Анненков!!!- колыхался строй в ответном приветствии. Но не так как обычно с задорным восхищением, а скорее по привычке, механически, ибо большинство уже крепко задумались над словами атамана.

Почти весь день, оторвавшаяся от противника Армия делилась на две примерно равные части, на тех, кто уходил с атаманом и тех, кто оставался. Делились все: полки, сотни, обоз, беженцы... И без того куцый полк Ивана тоже разделился, на тех кому возвращаться было никак нельзя, которых красные наверняка бы не пощадили, и тех кто надеялся на снисхождение, надеялись спрятаться, затаиться, а потом... потом видно будет. Иван поскакал в обоз. Их с Полиной раздумья были недолгими: Иван, кадровый белый офицер, комполка, отличившийся в боях против большевиков. Он, конечно, никак не мог избежать сурового наказания. Не раздумывала и Полина, без Ивана она не представляла своей дальнейшей жизни. Тут же в обозе к ним подходили земляки. Большинство собирались возвращаться в станицу. Но некоторые колебались и спрашивали совета у Ивана. Тот всем отвечал одинаково:

- Братцы, в таком деле, как в женитьбе, советчиков быть не должно. Кто ж может знать, что вас там ожидает.

Иван и Полина написали письма родителям и предали их с земляками. Иван спросил старшего из отъезжавших, подхорунжего Осипова, чей двор распологался через несколько дворов от Решетниковых:

- Как пойдете-то, со всеми, прямо к красным, сдаваться?

- Да, нет Игнатьич... мы тут покумекали. Попробуем не по дороге, а по степи, возле озер, камышами, а потом мимо Урджара и горными тропами через Тарбагатай, а оттуда на Зайсан проскочить. Я эти места хорошо знаю, еще срочную служил здесь, границу стерег. Ну, а от Зайсана, сам знаешь, рукой подать. Может господь поможет, втихую незаметно пройти,- поведал свой план подхорунжий.

- Тяжело будет, через камыши, потом через горы... Ну ладно, раз так решили, помогай вам Бог,- напутствовал уходящих земляков Иван.

- И тебе Иван Игнатьич с супругой твоей Полиной Тихоновной, помогай Бог... Прощай...

После разделения боевые товарищи прощались друг с другом, оставляли уходящим с атаманом свое оружие, боеприпасы. Многие подходили к атаману, сидящему в седле как изваяние из черного гранита, каждый говорил свое, кто-то плакал, целовал атаманское стремя...

- Прощай брат-атаман, прости, если что, не могу я с тобой... семья дома, пропадут без меня...

- Прости и ты меня брат,- с недрогнувшим ни одним мускулом лицом, множество раз отвечал атаман.

В боевом братстве всегда есть что-то надуманное, даже театральное, но в то же время трогательное, возвышенное и естественное одновременно.

Уходящие за кордон формировались заново, в более крупные части вливались меньшие. У Ивана осталось всего сотня бойцов, и его с ними зачислили в состав кирасирского полка. Значительно сократился и обоз, так как с атаманом уходили в основном бойцы, не имевшие семей. Таким образом, с Армией осталось всего несколько десятков жен и детей офицеров и казаков, в основном оренбуржцев, которые не могли покинуть армию, потому что им, в отличие от сибирцев, добираться до родных мест было равносильно гибели, даже при условии, что их не тронут красные - очень далеко, через холодную, пустынную степь. По этой причине вместо общего обоза теперь каждый полк имел свои небольшие, состоящие из полутора двух десятков повозок, тащившихся за ними вслед. Полина рассказала Ивану о том, как в Осинке несколько атаманцев предлагали ей ехать с ними "поперек седла". Она потом видела того старшего урядника в строю Атаманского полка. Иван понимал, что несмотря на драконовские меры, дисциплина стремительно падает даже в лучшем, любимым атаманом полку. Большинство бойцов уже давно были без женщин и с завистью смотрели на тех немногих, кто имел в обозе жен. Опасаясь за Полину, Иван решил воспользоваться тем, что она отлично ездит верхом и потому забрал ее из полкового обоза. Она все время находилась рядом с ним и ночевала в его палатке. Никого таким образом они обмануть не пытались. Под полушубком скрыть формы, вновь налившейся здоровой женской плотью Полине, было невозможно. Падение дисциплины имело две стороны, с одной увеличивающаяся разнузданность, с другой... На то, что есаул рядом с собой в полку все время держит жену, на такое нарушение уже никто особого внимания не обращал. В сотне Ивана осталось несколько усть-бухтарминцев, которые, в случае чего, могли и помочь, и защитить одностаничницу.

Деньги, доставшиеся им от Хардина, Иван с Полиной тщательно пересчитали. Там оказалось четыре тысячи пятьсот золотых рублей и тысяча триста рублей серебром. Вместе с теми золотыми и серебряными рублями, что были у них свои и теми, что дал с собой дочери Тихон Никитич, получалось более шести с половиной тысяч рублей золотом и двух тысяч серебром, не считая бумажных ассигнаций. В общем, если бы кто-то дознался, что в поясе и белье жены есаула зашито столько необесцененных денег?... Даже носить на себе столько золота и серебра было нелегко. Тем не менее об этом не знала ни одна душа, а Иван с Полиной держали себя крайне скромно, не покупали ни хороших продуктов, что изредка из под полы продавали втридорога отдельные ловкачи, ни чего другого. На завещание, что перед смертью написал и скрепил своими подписью и печатью Ипполит Кузмич, супруги не особо надеялись. До Харбина надо еще добраться, и не было никакой уверенности, что там этому завещанию поверят...