Василий Балябин - Забайкальцы. Книга 3.

— Царство ему небесное.

— Вечная память.

От щедрой выпивки, вкусной еды и доброты хозяев приискатели осмелели, Микула даже пытался запеть: «Голова ль ты моя удалая», а Яшка все заговаривал с хозяйкой, упросил пригубить из его стакана, назвав ее при этом Наташей. Хозяин же, делая вид, что не замечает Яшкиных вольностей, усердно подливал в стаканы водки, упрашивал:

— Кушайте, пожалуйста.

— Спасибо, Тимофей Михайлыч, Наталья Борисовна, Наташенька! — От полноты чувств охмелевший Яшка, чуть не задохнувшись, рванул на себе ворот рубахи, выдернул за ремень мешочек с золотом. — Дозволь одарить, Наташенька, тут у меня самородочек есть, на петуха походит, прямо-таки вылитый петушок. — Яшка торопливо развязал мешочек, запустил в него руку, пошарил там, пошарил, бормоча изменившимся голосом: — Что такое, куда же он девался? Да и вообще-то… два фунта было… с гаком… а тут, — Яшка подкинул мешочек на руке, — фунт, не больше.

Веселость с Яшки как рукой сняло; трезвея, с потемневшим лицом глянул он на хозяйку, но она уже отошла в куть, стоя спиной к гостям, подгребала клюкой угли в печке.

— Что такое, Яша, — откупоривая новую бутылку, спросил хозяин, стараясь не глядеть на Якова, — самородок потерял? Неужто украли?

— Да, украли, — глухим злобным голосом буркнул Яков и дернул за рукав Микулу: — Идем, нагулялись, хватит.

Злая обида перекипала в Яшке, уже у порога, нахлобучивая на голову шапку, он обернулся к Шкарубе, процедил сквозь стиснутые зубы:

— Ну, спасибо, хозяин, век не забудем твоей ласки. Харчей сготовь нам на дорогу.

Постоялый двор Шкарубы приискатели покинули утром, на восходе солнца. С котомками за плечами, гуськом выходили они на узенькую тропку, что была прямее колесной дороги и часто сворачивала с нее в тайгу, взбегая на косогоры и горные перевалы.

Уже обнажился лес, кругом, куда ни глянь, темнела тайга, желто-бурая заветошавшая трава густо припудрена инеем, воздух чист и прозрачен, дышится легко, а впереди далекий утомительный путь, ночевки у костров. Но это не страшит приискателей, была бы еда, а она есть у них: и сухарей в котомках достаточно, и вяленого мяса, — хватит продуктов на всю дорогу, хоть и дорого обошлись они приискателям. Об этом и разговорились золотари на первой же стоянке у ручья, где решили отдохнуть, сварить чайку, — ведь прошли-то уже более двадцати верст.

— Ох и жулик же Тимошка-то, — сказал один.

— Мошенник, будь он проклятой, — отозвался второй приискатель.

— Беда и выручка, — вздохнул Микула, подвешивая над костром мокрые портянки. — И обдерет нашего брата золотаря как липку, а при случае и выручит.

Яшка Гагерь, привалившись спиной к березе, угрюмо молчал. Он не сомневался, что золото у него отсыпал Шкаруба, и теперь проклинал себя за оплошность, за то, что напился до бесчувствия, не слыхал, как его обобрали.

А в это время Микула Беда, раскурив трубочку, продолжал рассказывать:

— …Годов пять тому назад шел я с прииску, да и загулял с друзьями на Лебяжьем. Известное дело: бог приискателю денежку дал, а черт дырочку, вот и потекла божья денежка в чертову дырочку. Какое было золотишко, все пропил до нитки. Очухался от гулянки, хвать, в одном кармане вошь на аркане, в другом блоха на цепи. А идти до Тынды больше двухсот верст, шуточное дело. Как быть? Пошевелил мозгой, придумал, — снял с себя теплушку-ватник, вспомнил поговорку нашу: «Синь кафтан не лопотина [2] Лопотина — одежда. , золотарь — не человек», загнал его какому-то сквалыге за полпуда сухарей и в путь-дороженьку. А на дворе теплынь стояла, иду, радуюсь, что так удачно получилось, думаю про себя: «Хорошо, что избавился от ватника этого, не тащить теперь на себе лишнюю тяжесть. То ли дело в одной-то рубахе: не жарко, легко, а ночью у костра и вовсе хорошо будет». А на другой день похолодало, да так, что и на ходу сугрева нету, иду, а хиузом [3] Хиуз — студеный ветер. насквозь прошибает, зуб на зуб не приходится. На третий день пути на полянку выкошенную набрел и стожок сена у речки вижу. Должно быть, какой-то охотник заготовил на зиму, жилья-то нет поблизости. Обрадовался я и давай соображать — голь на выдумки мудрена; надрал с тальника лычек, свернул со стожка верхушку, вижу, сено пырьевое и слежалось хорошо, давай я разбирать его пластиками и обкладывать им себя поверх рубахи и лычками, как ремнями, обматывать. И хорошо получилось, теплее стало идти-то, не так уж продувает ветром. В эдаком виде и приперся через пять ден к Шкарубе. Принял он меня и денег не требовал, кормил, пока я отогревался, отсыпался у него, а на дорогу сухарями снабдил и теплушку-ватник старенький дал. Она, конешно, не ахти какая одежонка, а все ж таки лучше, чем сено-то.