Эрнст Саломон - ГОРОД

Теперь как раз на этой преданности результату настаивают силы, которые вы­ступают против системы. И если все же должно быть правдой, что реальную власть фактов в существенной степени диктуют задачи будущего, то действи­тельно больше нельзя еще увидеть ни одну причину, почему с этими задачами не мог бы справиться каждый, и отнюдь не исключительно представители си­стемы. Но мы хотим государство, а вовсе не систему. Мы хотим общество, кото­рое рационально делится на большую совокупность народа, а не на кучу более или менее случайно наскоро собранных индивидуумов, которые сжимаются вместе только продиктованными чужими властями границами и политической квадратурой круга общей взаимности интересов. Мы хотим авторитет, но не ав­торитет уже немного завонявшихся директоров банка и экономических лидеров, а также не авторитет стесненных правительственных советников, которые при каждом мероприятии нащупывают донный лед, не авторитет президентов и ми- нистериальдиректоров, у которых при каждом шаге из штанин сыпется извест­ка, не авторитет видных деятелей последней премьеры Макса Рейнхардта, при виде которых нас тошнит, стоит лишь нам увидеть их лица в журналах, а авто­ритет мужчин, которые, как и мы, точно знают то, что движет нами. Мы хотим план, унифицированный и всеобъемлющий хозяйственный план, не распростра­нения общественной экономической деятельности при самых разнообразных и самых произвольных точках зрения, повинующегося необходимости, не соб­ственному инстинкту, и всегда оправдываемого препятствиями, которые все же не кроются, черт побери, нигде, кроме как в самой системе, а соединение на экономических основах, от основы земли до основы транспорта, от основы сы­рья до основы людей, которые уже несут в себе стремление к естественной сплоченности, через мероприятия, которые находятся в связи. И система ссыла­ется на то, что это она так отлично все организовала? Она совсем ничего не ор­ганизовала, кроме голода и себя самой, и даже это она организовала плохо. Всюду, где уже образовались естественные формы производства и обществен­ные формы, они образовались вопреки системы. Это так, и тот, кто это отрица­ет, тот либо лжец, либо слепой. Если сегодня немецкая молодежь сносит погра­ничные столбы в Инсбруке и в Баварском лесу, то она может ждать, что про­изойдет, можно будет вынести все, но совсем невыносимо будет, что вы, госпо­дин старший лейтенант Бродерманн, с вашим подразделением будете стоять не в Веддинге, а в Инсбруке или в Баварском лесу, чтобы снова восстановить по­граничные столбы. Ради кого? Ради империи? Ради государственного принципа? Ради системы, которая не может терпеть изменений, которое ставит на ноги не­доверие тех, милостью которых и в принуждении которых она только и живет и может жить. Ведь это же не случайность, что десять лет она действовала по ло­зунгам других и единственный раз, когда она решилась удвоить ставку, это ко­гда было нужно спасать американский капитал за французские деньги. Это же не случайность, что она сеет таможенный союз и пожинает Дунайскую конфе­ренцию, не случайность, что она одной рукой гарантирует валютную защиту, а другой рукой растрачивает не только свободно двигающуюся экономику, но и всю защищающую валюту экономику. Система вовсе не может иначе, опреде­ленно, и так как она вовсе не может иначе, она как раз не государство, а то, как ее по праву называют, а именно - система, и из всех ее результатов самым лучшим было бы тихо уйти прочь. Бродерманн пожал плечами, и Шаффер не был доволен Иве, но так как он привык мыслить столетиями и в современности сначала думал о будущем, вопрос о том, быть за или против системы, давно уже перестал быть для него проблемой. У него было кое-что против передовых ста­тей, и так как он соглашался с тем, что этот вопрос действительно можно было обсуждать только либо в передовых статьях, либо с применением броневиков, он предпочитал игнорировать его совсем. Тем не менее, он отметил для себя в уме из сказанного Иве несколько тем для разговора на следующие вечера, та­кие темы, как сущность государства с романтической точки зрения, плановое хозяйство на основании какого общественного устройства, автаркия и децен­трализованная денежная эмиссия и положение имперского банка, показались ему достаточно интересными, чтобы обсуждать их в системе или вне системы. Иве говорил: - Вы можете спокойно считать нас идиотами или преступниками, спокойно считайте нас людьми, которые не хотят ничего другого, кроме как смотреть на облака и мечтать в прелестных снах, о том, что совершается под поверхностью, посмотрите направо, и вам ничего не нужно видеть. То, что со­вершается, и согласно принципам, которые являются нашими принципами, и в том направлении, которое мы чувствуем как наше направление, и в работе, в которой мы, даже если мы просто болтаем, праздно сидя, полностью участвуем, это от другой анонимности, чем анонимность системы, чем анонимность дина­мика без тока. Потому что агитирующему воздействию в широком плане не при­дается больше никакая ценность, и думающие, что они не обойдутся без него, уже протянули черту целую руку. Я хочу вам сказать, почему мы не можем идти в систему, чтобы сотрудничать там, потому что мы знаем, что нельзя десять лет лгать и заключать компромиссы, не сломавшись при этом внутри. Это все про­сто вопрос чистоты, и не мы, а система должна принимать решение, изменится ли она полностью, до самой основы, готова ли она отделиться от всех этих ли­беральных, парламентских и западных связей, чтобы стать, наконец, тем, чем она, как утверждает, является, государством, или... - Или? - спросил Бродер­манн. - Или, - сказал Иве, - она будет разбита в положенное время. И Бродер­манн сказал: - Ну, тогда желаю вам хорошо повеселиться...