Нина Шнирман - Счастливая девочка растет

— Шкуры дохлых лошадей, которым пять тысяч лет, — говорит Папа очень серьёзно. — Еле оттащил!

— Па-па! — говорю грозно.

— Жоржик! — смеётся Мамочка. — Перестань! Нинуша, которая из Мадонн тебе больше понравилась — «Бенуа» или «Литта»?

– «Литта»!

— А в Петергофе вы были? — Ёлка только спросила и сразу испугалась, даже глазами заморгала.

— Да! — говорю гордо. — Мы там были. Папа рассказывал мне, как там было прекрасно и как там будет прекрасно! Я всё-всё видела. Да! — И я вдруг почему-то страшно радуюсь. — Папа, покажи, пожалуйста!

Папа вынимает из чемодана осколок, который я взяла на память, кладёт на стол, все смотрят, и у всех разные лица, потому что Анночка с Мишенькой ещё не понимают, что такое сейчас Петергоф!

— Мартышка взяла на память, — говорит Папа Маме.

Мамочка берёт его в руки, у неё начинает дрожать лицо.

Бабушка вообще закрыла лицо руками.

— А мы в «Норде» были! — говорю быстро. — Папка мне всё рассказал — и про чай с пирожным и с дядей Шурой, и про открытую машину, и про букет астр!

Мамочка улыбается Папе, у неё есть такая улыбка, только для него! А Папа тоже ей улыбается улыбкой, которая только для неё! И Бабушка улыбается.

— Тебе дядя Миша скрипку подарил? — опять улыбается Мама.

— Да! — говорю. — Самую лучшую дедушкину скрипку! И ещё ужасно много всего очень нужного к ней!

— Самая лучшая — «Маджини», а ты «Вильома» выбрала, — спорит Папа.

— Нет! — говорю очень уверенно. — У «Маджини» трещинка, так что о ней и говорить нечего!

Папа уехал на работу, все разошлись, а мы с Мамочкой сидим у них на кровати в спальне за буфетом.

— Мамочка, я так много хотела тебе рассказать, — говорю. — Но самое главное — это про Папу и про дядю Мишу.

— А что про Папу ты хотела рассказать? — улыбается Мамочка.

— Когда мы были в Ленинграде, он всё время, каждую минуту обо мне думал и заботился, но старался делать это так, чтоб совсем было незаметно. Понимаешь?

— Да! Он — удивительный!

Сидим молчим, Мамочка меня обнимает.

— Ты поцеловала дядю Мишу при встрече? — вдруг спрашивает.

— Конечно поцеловала! — удивляюсь я.

— И что он тебе сказал? — опять спрашивает Мамочка, но такое чувство, что она про это что-то знает.

— Он сказал очень странную вещь, — говорю. — «Неужели тебе не противно целовать такого старого пня, как я?»

— Да! — грустно кивнула Мамочка. — Он и мне всегда так говорит. А как они с Папой встретились?

— Как… — Я чуть не сказала, «как дураки», — как-то странно — стояли и жали-жали друг другу руки. Но зато, — радуюсь я, — они очень хорошо прощались! Так хорошо обнялись!

— Значит, он немножко оттаял от встречи с вами! — Мама улыбается, но так грустно это говорит. — Дядя Миша такой нежный, такой добрый, чуткий, он замечательный, но очень всегда был сдержан в проявлении чувств.

— А я, знаешь, Мамочка, никак не могла ему сказать, как я его люблю, как мы все его любим, но при прощании вдруг… сказала!

— Молодец! Как замечательно, что ты это сказала! — Мамочка так радуется, что я не могу рассказать ей последнее.

Поезд трогается, он стоит один, смотрит на нас так неотрывно, как будто хочет запомнить всё-всё навсегда, потому что больше нас не увидит. Он всё дальше и дальше!

Я не хочу её печалить.

А вдруг мне показалось?

Опять едем в лагерь, но путевок только две — бедная Анка, и я без неё скучаю, и она без меня. Но Мамочка сказала, что в будущем году она снимет дачу на всё лето — целых три месяца. Будем с Бабусей в лес ходить, на речку — все научимся плавать. Грибы и ягоды будем собирать. Мы с Анкой ужасно обрадовались!

Ещё Мама сказала, что откуда-то звонили и просили, чтобы я взяла в лагерь скрипку. Я рассердилась и говорю Мамочке, что они, наверное, обалдели — у меня ведь каникулы! Какая скрипка!

Мамочка засмеялась и сказала, что, может быть, они не так уж и «обалдели», потому что в лагере будет оркестр и репетировать он будет в мёртвый час. Ну, думаю, тогда можно скрипку взять. Потому что нет ничего глупее, чем мёртвый час! Все расходятся по палаткам, ложатся на свои кровати и начинают болтать, играть, хохотать. Почему нельзя в это же время на воздухе или, ещё лучше, в лесу побегать, поиграть, на траве поваляться? Дурацкие правила — ведь нам не по три года!

Мы уже несколько дней в лагере. Я никогда не представляла, что смогу здесь быть такой свободной! Замечательное чувство! Конечно, жалко, что нет Наташи, но, с другой стороны, она опять сделала бы меня этим председателем, а я теперь просто пионерка и вчера проспала утреннюю линейку, но к завтраку проснулась. Тася днём меня встретила, погрозила пальцем, посмеялась и по волосам потрепала. Да, выспаться мне здесь не дадут, но и спешить не нужно. Хожу куда хочу и когда хочу — никто почему-то не пристаёт. Очень хорошая жизнь!