Андрей Балабуха: Когда врут учебники истории. Прошлое, которого не было [без иллюстраций]

Если бы не очевидный наследник – Британик…

Агриппина не решилась умертвить родного сына Клавдия, но зато уговорила Клавдия усыновить Нерона. Бесчисленными интригами она сделала все, чтобы превознести сына, снискав ему любовь римского народа. Сказано – сделано: вскоре Рим начисто забыл про еще недавно популярного Британика; у всех на устах был только Нерон.

Клавдий, казалось, не замечал происков супруги. Но только казалось: неожиданно от людей ближайшего окружения императора Агриппина узнала, что тот собирается развестись с нею, облачить Британика в одноцветную тогу [ 34] и официально провозгласить наследником. Что ж, для решения подобных проблем и существует Локуста, а вкус отравы не чувствуется в белых грибах – излюбленном лакомстве Клавдия. Пообедав, император потерял сознание, и его унесли в личные покои. Однако то ли яду оказалось мало, то ли организма Клавдия крепок – так или иначе, император пришел в себя и у него началась обильная рвота. «К тому же, – пишет Тацит, – приступ поноса доставил ему видимое облегчение». О дальнейшем источники рассказывают по-разному. Большинство сообщает, что тотчас по отравлении у Клавдия отнялся язык, и он, промучившись ночь, умер на рассвете. Некоторые же утверждают, что отраву пришлось дать вновь – то ли примешав в кашу, которой больному следовало подкрепиться после рвоты, то ли введя с промыванием, чтобы этим якобы облегчить его от тяжести в желудке.

Уговорить преторианскую гвардию оказалось не слишком сложно, хотя ощутимо дорого. Однако игра стоила свеч. Получив все причитающееся, преторианцы приветствовали Нерона кличем:

– Да здравствует император Нерон!

Столь же сговорчивым оказался и сенат: Нерона не только провозгласили принцепсом, но и нарекли «отцом отечества». Впрочем, по совету Сенеки Нерон отклонил высокий титул, который не пристало носить в семнадцать лет, и такая скромность произвела самое благоприятное впечатление.

Так осуществилась мечта Агриппины – она взошла на вершину власти, чтобы осуществлять ее через сына-принцепса, безвольного и мягкого воспитанника философа-стоика.

Надо сказать, родительская власть в Риме была непререкаемой. Однако Нерон неожиданно восстал. Он – принцепс, он глава государства, он будет вершить дела сам, и его правление будет отмечено печатью мира и справедливости. Причем его слова были вполне чистосердечны. Когда однажды Сенека дал ему на подпись указ о казни двух разбойников, Нерон в сильнейшем волнении воскликнул: «О, если бы я не умел писать!» Между сыном и матерью разгорелась настоящая война. И в какой-то момент Агриппина, решив припугнуть сына, пригрозила, что поддержит притязания Британика на престол. Нерон прекрасно знал, как хорошо осуществляются материнские планы…

Описывают его следующим образом.

В один из ближайших дней Нерон собрал самых близких друзей, чтобы в их кругу отметить праздник Сатурналий. Был среди приглашенных и Британик. Каждому из гостей надлежало показать себя в каком-то жанре – поэзии, пении, танце… И когда настал черед Британика, «тот, – рассказывает Тацит, – твердым голосом завел песнь, полную иносказательных жалоб на то, что его лишили родительского наследия и верховной власти». Это был отрывок из Цицерона:

Нетрудно догадаться, какое впечатление это произвело на собравшихся – и в первую очередь на Нерона. Большинство историков – будь то древних, будь то современных – единодушны: именно тогда Нерон возненавидел сводного брата и решил свести с ним счеты.

Однако следующие две недели юноши были неразлучны. Нерон всячески обласкивал Британика, хотя и достаточно своеобразно: «в течение нескольких дней перед убийством брата, – пишет Тацит, – Нерон неоднократно подвергал надругательствам его отроческое тело». Спешу заметить моралистам: в античном мире, не знавшем идей политкорректности и борьбы за равноправие сексуальных меньшинств, к гомосексуализму относились достаточно терпимо и особым грехом мужеложство отнюдь не считали.

А потом опять настал черед Локусты, только на этот раз к ее услугам прибег сам Нерон. На обеде, проходившем в присутствии Нерона, Агриппины и множества приглашенных, Британику подали отравленное питье. «Поскольку все его кушанья и напитки, – пишет Тацит, – отведывал выделенный для этого раб, то, чтобы не был нарушен установленный порядок или смерть обоих не разоблачила злодейского умысла, была придумана следующая уловка. Еще безвредное и уже надлежащим образом проверенное, но недостаточно остуженное питье было передано Британику. Тот отверг напиток, как чрезмерно горячий. Питье разбавили холодной водой с разведенным в ней ядом, который мгновенно проник во все внутренности юноши, так что у него разом пресеклись голос и дыхание».