Евгений Сухов - Кандалы для лиходея

Петр сам не помнил, как он оказался в санях вместе с Тулуповым, Малявиным и Колей где-то в поле. Потом они пили водку прямо из горлышка, и Коля хныкал и просился домой, а Тулупов с Малявиным говорили ему, что до Мочалова осталось совсем немного, и скоро оно, дескать, уже покажется на виду. Потом снова ехали куда-то, что Петр помнил смутно, затем выскочили на большак, тащились по нему и повернули куда-то в сторону, доехав до края оврага.

Вышли. Тулупов и Малявин вынесли плачущего Колю на руках, схватили его крепко, а потом… То, что случилось потом, мерещится Петру каждую ночь, выпивши он или трезв, и он уж и не ведает, было это на самом деле или ему грезится. Потом Тулупов и Малявин обнажили Колину руку до локтя, в руках у Тулупова сверкнуло что-то белым и холодным, и этим он коснулся руки мальчика, после чего послышался крик, не детский, не человеческий даже, а вопль ужаса, который и доселе звучит в ушах Петра. Этот крик привел Петра в чувство, и он уже отчетливо помнил, как Тулупов, запрокинув головку мальчика, с которой слетела шапка, полоснул по шее бритвой одним резким ударом…

Крик и то, что увидел после него Петр, буквально отрезвили его. Он закричал и бросился на Тулупова, пытаясь выхватить Колю, но Тулупов отшвырнул мальчика в овраг и выбросил руку с бритвой, пытаясь ударить ею Петра. Самохину удалось увернуться, и бритва скользнула лишь по воротнику и плечу тулупа, разрезав его.

На помощь Тулупову бросился Малявин, и все трое, повалившись, скатились в какую-то яму.

– Ну, все, край тебе, – прошипел Тулупов.

И тут Петр понял, что его убивают. Вот сейчас, в этот самый момент, его так же, как до того Колю, полоснут бритвой по горлу и сбросят на дно оврага, где он, истекая кровью и корчась в судорогах, умрет. Умрет! И его больше никогда не будет.

– Я тогда страшно испугался, – с дрожью в голосе, ясно припомнив ужасающие события, произнес Петр и посмотрел в глаза Воловцову, ища в них понимания. Но такового в глазах судебного следователя он не отыскал, продолжил глухо: – И стал молить о пощаде…

Вымаливал ее Петр с минуту, если не больше. Он говорил, что никому о случившемся с его племянником не расскажет, что ежели сам завез Колю сюда, к оврагу, стало быть, он такой же прямой участник убиения, как Павел и Коська. И говорить кому-либо об убиении, а тем более полиции, ему нет никакого резона, ведь голова у него всего одна, а за убиение ее непременно снимут.

– Не губите, – почти плакал Петр. – Век вам благодарен буду.

Не убили Петра Тулупов с Малявиным. Предупредили только, что, ежели он их засыплет, они на него всю вину свалят.

– И тогда голову тебе и впрямь снесут. Не мы, так судейские. Или тот же Степан Лыков…

– Да клянусь вам… – начал было Петр, и тут Малявин сказал:

– Клянешься? Тогда ешь землю!

Петр негнущимися пальцами раскопал неглубокий снег, добрался до земли и расковырял ее.

– Ешь! – приказал Тулупов.

И Петр, сунув промерзлый комок земли в рот, пожевал его и судорожно проглотил…

Вернувшись уже под утро к Тулупову, принялись опять пить водку, а тут как раз постучали в ворота. Это был Степан Лыков. Его приезда никто не ожидал, и преступление едва не обнаружилось. Ведь никто даже не предполагал, что нахождение Коли в доме Тулупова было кем-то замечено и этот кто-то сообщил о том факте родителям Коли.

Начался переполох, Тулупов снова предупредил Самохина, что, ежели тот что-либо скажет Степану, тут же поплатится за это жизнью. Когда вышли к Степану, выяснилось, что Колю с Петром видели пацаны у Холодца, и Тулупов нашелся с ответом, высказав предположение, а не утонул ли Коля в речке. Очевидно, о том же самом думал и Степан, поскольку тотчас отъехал. Этим убивцы и были спасены от столь скорого раскрытия истины.

Выпили. А потом порешили «от греха подальше» спрятать руку Коли у надежного человека. Таким оказался Лукашка Матюшкин. Ему отнес руку, завернутую в платок, сорванный Тулуповым с шеи мальчика, Коська Малявин…

Сняв эти показания с Петра Самохина, судебный следователь Воловцов отправился к Лукьяну Матюшкину. Вернее, попросил привести обвиняемого в дознавательскую комнату, где только что давал признательные показания родной дядя убиенного мальчика.

Лукашку привели. Он не очень охотно, но подтвердил показания Петра Самохина. А потом, махнув рукой и преданно, по-собачьи глядя в глаза Ивану Федоровичу, сознался аж в одиннадцати недавних кражах. Это Воловцовым было оценено, поскольку за руку Матюшкин пойман не был и никто его к признанию не принуждал. Но главная странность заключалось в ином: Лукашку не только никто никогда не видел замеченным в кражах, но и сами хозяева, у которых он сумел поживиться добром и деньгами, не только не сразу заметили пропажу, но никогда и подумать не могли на Матюшкина. И когда Воловцов спросил, брал ли Лукашка на свои черные дела «живую руку», тот без запинки ответил: