Аркадий Эвентов - Счастье жить вечно

Незабываемой августовской ночью она не сомкнула глаз. И не мудрено. Все происходило почти у самых окон ее избы. Ей слышны были с улицы короткий разговор партизана с полицаями, беспорядочная стрельба, оборвавшая напряженный словесный поединок, злобные крики и угрозы двуногих зверей, и внезапная зловещая тишина, а затем — одинокий, особенно тревожный пистолетный выстрел.

Когда занялось утро, крестьянка увидела партизана уже во второй раз, мертвого, на дороге. Одеревеневшая правая рука его сжимала револьвер. У черной дырочки на виске запеклась тоненькая струйка крови.

Еще запомнила она: к толпе крестьянок, обступивших убитого, подошел Иван Андреев. Он, только он и никто другой, стрелял тогда в того черноволосого юношу, которому она поднесла молока и посоветовала скорее уходить из деревни. Полицай грубо растолкал женщин, нагнулся над трупом и вырвал у него оружие. Убийца, ухмыляясь, заткнул наган себе за пояс. С этим трофеем он и ходил потом по деревне, еще более ненавистный каждому. Творил свои кровавые дела, выслуживаясь перед фашистами. До той самой поры, пока не сбежал с ними, говорят, в самую Германию… Сбежал от петли, которая ждет его, не дождется.

Рассказ женщины все более настораживал…

Колхозница вспомнила, что когда на другую ночь они тайком от немцев и полицаев предали черноглазого юношу земле, кто-то сказал: «А ведь парень был партизанским радистом, живым его видели с ящиком радиостанции за спиной».

Догадка переставала быть только догадкой…

Неужели он слышит рассказ о гибели сына? Почему это должен быть обязательно Валентин? Мало ли на свете высоких черноволосых парней с большими темными глазами чуть навыкате? Но — радист?! Валька наверняка был радистом…

Есть ли мера горю отца, который ни о чем другом не мечтает, только бы найти своего единственного сына, след которого заплутала война, попадает, наконец, на этот след и приходит к могиле сына?

Михаил Дмитриевич с нетерпением дожидался утра. Он уже твердо решил, что делать дальше, где найти ответ на терзающий его вопрос.

Рассвет, наконец, стал одолевать ночь.

Вся деревня проснулась затемно, вся переживала новость: профессор из Ленинграда — не просто ученый, полюбившийся колхозникам общительный и душевный человек. Он — отец партизана, такого же молодого и смелого, как тот паренек, что был убит у них в Петрове. А может быть партизан, которого они подобрали на деревенской улице и, вопреки строгому запрету оккупантов, бережно похоронили у дороги, это и есть единственный, любимый сын профессора?

Михаилу Дмитриевичу все хотели помочь. Колхоз выделил бригаду землекопов. На подмогу ей пришел, неся на плече лопату, и председатель сельского Совета, худощавый человек с бледным, болезненным лицом. На выцветшем его кителе сохранились следы погон, пестрели разноцветные полоски нашивок за ранения. Одна из них — Мальцев знал по рассказам крестьян — напоминала о далеких землях, перепаханных войной, об угрюмых камнях Кенигсберга, скользких под частыми унылыми дождями. Председатель не отходил от гостя, заботливо ухаживал за ним. Настойчиво и ласково убеждал старого, измученного человека:

— Очень просим вас, Михаил Дмитриевич, поберегите себя. Позвольте людям сделать все, что нужно. Да вы побудьте в сторонке, посидите. Наберитесь сил, пощадите свое здоровье. Без вас управятся.

Мальцев мягко, но решительно отстранил председателя.

— Нет, дорогие, товарищи, — сказал он твердо, подняв на окружавших его людей сухие глаза. — Большое вам, от самого сердца спасибо! Но все я сделаю сам. Прошу вас оставить меня одного. Совсем одного. Пусть я буду только с погибшим партизаном. Больше мне ничего не нужно.

Голос его звучал глухо, прерывался. Лицо же было неподвижным, подобным изваянию, лишь длинную седую бороду шевелил ветерок.

Председатель молча протянул лопату Михаилу Дмитриевичу. Прихрамывая, он первым двинулся в сторону деревни и почему-то очень осторожно ступал по дороге. За ним в скорбном молчании пошли односельчане.

На повороте они оглянулись.

Стена леса посветлела. Небосвод за нею с каждым мгновением становился все чище, прозрачнее и нежнее. Цепляясь о верхушки сосен, побежали по ней первые лучи солнца и, будто отраженные огромным голубым зеркалом, столкнулись, умножились и золотым искрящимся дождем, перемахнув через лес, посыпались на землю. Они упали на окошенные поля, на избы деревни, уютно расположившейся между лесом и полем, на узкий проселок, петляя поднимающийся к пригорку, — туда, где, чуть отступив от дороги, виднелся поросший травой могильный холмик, а подле — человек, высокий, сутуло опустивший плечи, с поникшей седой головой.