Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга первая

Свечи на елке догорели — ничего не произошло. Стало буднично, тускло, раздражающе мелко. Невыносимо было сидеть за столом с Сашей и слышать, как он шумно ест. Мама слишком громко сбрасывала вытираемые ножи и вилки в ящик буфета. Говорили о каких-то трех фунтах муки, об отправленных в чистку Сашиных штанах. Всю эту жизненную труху хотелось перебить долгим надрывным криком — аааааа! И нельзя было. Давила в глубине души крик, он превращался, задавленный, в злобу.

На улице все бежали куда-то по делам, пустячным, ненужным. В метро со всех сторон давили, теснили, лишали воздуха. Машины и автобусы носились по мокрым мостовым. Зарядили унылые зимние дожди.

Он позвонил, как ни в чем не бывало в начале февраля и пригласил в кино. Идти не хотела, но пошла. Равнодушная и пустая. Мы посмотрели какой-то пустяковый фильм с Марлен Дитрих, после сеанса прошлись по бульвару. Я сказала, что мне холодно, что уже поздно и что я хочу домой. Он послушно проводил меня, но возле дома ледок растаял, мы договорились встретиться в следующее воскресенье. Ненавязчиво, будто к слову пришлось, он рассказал о поездке в Лион.

— Обратно гнал порожняком. Так хотел тебя повидать.

Все встало на свои места. Не звонил — был занят, ездил в другой город. Я простила его от всей души. Огляделась по сторонам и увидела весну. Незаметно, украдкой она пробралась в город, сдвинула на север тучи, умытые звезды стали ярко перемигиваться. В тот вечер мы в первый раз поцеловались.

А дома охватило сомнение. Поцелуй произвел куда меньшее впечатление, чем я представляла себе по кино и книгам. Не обожгло. И я все время помнила, как мне хотелось засмеяться, когда он приблизил серьезное и тяжелое лицо свое.

Я рассказала Боре обо всех этих сомнениях при следующем свидании. Он схватил меня за плечи, прижал к груди. Мой нос оказался где-то возле подмышки его кожаного пальто. Он густо захохотал — отдалось, как в бочке. Он заявил, что я еще маленькая и что он научит меня целоваться, как только мы поженимся. Вот как просто все получилось.

В середине марта он явился к маме и раскрыл наши марьяжные намерения. Мама уронила вязание, растеряла петли, вскочила.

— Борис Валерьянович, дорогой мой… да… а… Когда же вы успели? Наташе… Да вы понимаете? Ей всего-то шестнадцать лет!

Она повернулась за поддержкой ко мне и увидела: все решено, ее согласие — пустая формальность. Не остановить, не исправить.

— Ты серьезно решила выйти замуж? — протянула она руку, чтобы поднять мой подбородок и заглянуть в глаза.

Я мягко отстранилась, кивнула. У мамы брызнули слезы. Она досадливо вытерла их, походила по комнате и внезапно поставила категорическое условие: свадьбе быть через полгода. Пускай малолетней невесте хоть семнадцать исполнится.

Мы были на все согласны. Нас объявили остальным, и начался светлый период жениховства.

Как он баловал меня! Водил в кафе и кормил любимыми пирожными со взбитыми сливками. Катал в такси по вечернему Парижу. Волшебное это было кружение. Мы часто ходили в кино, а перед расставанием нежно целовались под платанами возле нашего дома. Потом поднимались по лестнице, я звонила, а Боря, редко заходя в комнаты, сдавал меня с рук на руки маме, чтобы невеста ни словом, ни намеком не оказалась скомпрометированной.

Мама никак не могла поверить в неизбежность свадьбы, каждый раз пытала меня:

— Ты уверена в себе? Лучше сейчас, пока не поздно, отказать, чтобы потом не жалеть всю жизнь.

Противным, тонким голосом я убеждала ее:

— Мама, ты совершенно ничего не понимаешь!

Наши разговоры ничем не заканчивались. Мама как-то по-старушечьи поджимала губы, становилась некрасивой, чужой. Не глядя на меня, твердила неприязненно:

— Ну, как знаешь, как знаешь.

Боря чувствовал нашу борьбу, хоть я не все ему говорила, и сокрушался:

— Не нравлюсь я им.

Это он имел в виду не только маму, но и тетю Лялю.

С Борисом Валерьяновичем тетка стала сухой, официальной. Он совершенно перестал бывать у нее. Казалось, все наше семейство, включая Петю и Татку, плетут вокруг нас заговор, пытаются развести до свадьбы. То Петька небрежно бросит:

— Как там наш женишок поживает?

То Татка дурашливо замельтешит:

— Ах, ах, закройте окно — невеста простудится!

Появилось ощущение вины перед всем миром, я стала настороженно прислушиваться к любому тихому разговору. Я все время ждала чего-то. И дождалась.

Потеряв надежду развести нас, мама и тетя Ляля попросили Валентину Валерьяновну вмешаться и решительно отговорить меня от замужества. Она пришла к тетке — меня вызвали телефонным звонком.