Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга первая

— Мама, а ведь я ее не люблю.

— Веру? Ну и глупо. Вера — прекрасный человек, прекрасный. Да, она сурова, прямолинейна. Ее, чтобы полюбить, понимать надо.

Но было уже поздно. На следующий день у тети Веры поднялась температура, открылось заражение крови. Через три дня она неожиданно для всех умерла.

Русскую артистку Веру Вороновскую похоронили на французском кладбище в предместье Бианкур.

Через несколько месяцев в Париже стали показывать последний фильм с тетей Верой. Бабушка вдруг решила идти смотреть. Как мы ее отговаривали! Бабушка ничего не хотела слышать, и мы с тетей Лялей повели ее на этот фильм.

В зале бабушка, как обещала, не плакала, только прижимала к губам платок. Сеанс закончился, мы подождали, пока разойдется публика, бабушка тяжело поднялась, сказала мне одной:

— Не приведи тебе Бог, Наташа, хоронить собственных детей.

И до самого дома не проронила больше ни слова.

С рассказом о тете Вере я забежала вперед, чтобы больше не тревожить ее скорбную тень. А тогда, перед отъездом в Америку, она напророчила маме распад театра. И как в воду глядела. Напряжение двух с половиной лет начинало сказываться. Артисты выбивались из сил, все бедствовали. Да и сколько можно было на скудные заработки одного таксиста содержать не приносящее прибыли предприятие! Было продано мамино кольцо с бирюзой, заложил в ломбарде кольцо Борис Карабанов, Читорина и Дружинин продали какие-то ценные вещи.

— Продержаться бы, — обводила алчным взором нашу комнату мама, — еще пару месяцев продержаться бы, а там, глядишь, и пойдет.

Но когда ее взгляд упал на дедушкину шкатулку, тетя Ляля заявила, что она с мамой знаться навсегда перестанет, если та шкатулку продаст. Шкатулка была массивная, чистого серебра, а вместо украшений на ней были выгравированы автографы дедушкиных однополчан.

Весной тридцатого года мы сменили подряд три отеля. В первом и днем и ночью было темно. Единственное окно выходило в колодец между домами. В другом, не менее унылом, оказалось засилье тараканов и клопов. Клопы, ладно, к парижским клопам мы привыкли, но тараканы… Я никогда столько не видела. Чуть только в первый вечер мы улеглись спать, как со всех сторон послышалось шуршание, потрескивание под обоями. Саша зажег свет — все свободное пространство на полу зашевелилось, вспучилось. Застигнутые врасплох мерзкие насекомые бросились врассыпную, забились в щелях. С тех пор мы всегда спали при свете, пока тараканы не выжили нас, не заставили спасаться бегством в другом отеле.

Здесь были свои «прелести». Потрясающий аромат из раковины. Воняло, как на помойке. Чего только мама не делала с этой благоухающей водопроводной системой! Мыла, скоблила раковину, лила в трубу кислоту, жавель — тщетно. Пришла тетя Ляля и взяла маму и Сашу в оборот.

— До каких пор будет продолжаться это истязание! Живете друг у друга на голове! Наташа, между прочим, уже большая девочка. Хоть угол отдельный ей нужен? А вы сами? Это что, достойное нормального человека жилье? Да от одной этой вони…

Словом, устроила хорошую головомойку. Саша слушал, понурившись, мама смотрела на сестру потерянно, вертела в пальцах какую-то тесемочку.

— Я не принимаю ваших жертв! — бушевала тетка.

— Ляля, опомнись, что ты говоришь! — протянула мама руки, пытаясь остановить ее, бегающую по комнате и тычущую пальцем то в раковину, то на выбитые кирпичики пола, то на следы пребывания клопов на обоях.

— Нет, это ты опомнись! Любому нормальному человеку видно — театр не может существовать в таком виде. Вам — нет, вам не видно.

На следующий день Саша стал искать квартиру. Нашел в Бианкуре приличный отель с пышным названием «Гортензия». Сняли две смежные комнаты с газовой плитой в нише. Одно смущало Сашу — окна обеих комнат выходили на кладбище. Мама посмотрела и сказала:

— Ну, и что такого особенного, собственно говоря? Тихое мирное кладбище. И мертвые живым не мешают.

Поселившись в отеле, она каждое утро, открывая окно, говорила:

— Здравствуйте, покойнички.

Отель «Гортензия» обескровил Сашин бюджет. Впервые за два года арендная плата за зрительный зал не была внесена вовремя. Мама получила предупреждение. Театральный сезон умирал, едва начавшись. Успели сыграть два спектакля, отпечатать афишки на «Зойкину квартиру» и прогорели окончательно.

Артисты прощались и уходили в слезах. Карабанов бродил среди разгромленных декораций, твердил:

— Неужели все? Неужели конец?