Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга первая

26 августа 1944 года Париж встретил американцев.

В веселой толпе первых дней золотой свободы встретили Данилу Ермолаевича. Он сильно постарел, похудел, стал совершенно седой.

Сережа с Данилой Ермолаевичем обнялись, расцеловались. Мы пристроились за столиком первого попавшегося бистро.

Ну, что Данила Ермолаевич… Живет на ферме, хозяева до сих пор не вернулись. И все-то у него есть, и деньги, и продукты.

— А для чего мне оно? Нет моего Юры, нет Лизы… Ничего о них не знаю. Ничто не радует, ничего мне не нужно.

Сережа потемнел лицом:

— Кто? Какая подлая тварь нас выдала?

— Кто, — эхом отозвался Данила Ермолаевич. — Домыслы не выскажешь вслух — это всего лишь домыслы.

Так и не сказал ни слова о своих подозрениях, страшась очернить ни в чем не повинных людей. Мы сидели в печали, а вокруг нас шумел свободный Париж, текли по улицам его оживленные, веселые толпы.

Мать Мария, в миру Елизавета Юрьевна Скобцова, погибла в газовой камере Равенсбрюка в апреле 1945 года. Юра Скобцов и отец Дмитрий умерли в Бухенвальде. Не вернулся тихий, никому не сделавший зла Анатолий.

Возвратились Козаков и Пьянов. Федор Тимофеевич исхудавший, с зачатками туберкулеза. Он рассказал о последних днях Юры и отца Дмитрия.

Юра умер первым. До последнего дня отец Дмитрий пытался его спасти, ухаживал, отдавал почти целиком скудный свой паек. Он скончался месяц спустя после гибели Юры.

Рассказывал Пьянов, как после освобождения померещилось ему в толпе каторжан лицо Анатолия. Бессмысленное, ничего не выражающее. Он окликнул его, бросился в ту сторону, но тщетно. Закрутило в толпе, затерло, и пропали из виду знакомые сумрачные глаза. А, может, то и не Анатолий был. В Париже он не объявился.

Со временем ощущение нестерпимой боли притупилось. Но мы ничего не забыли.

Прежде всего, должна сказать: мы не знали и не могли знать всего. Для матери Марии я была молоденькой женщиной, и она помогала мне устроиться с маленьким ребенком. Сережа был на Лурмель простым поваром. В организации «Православное дело» он не состоял, не знал всех, кто в нее входил, и не знал всех ее возможностей.

Кончилась война, по крупицам стала собираться в единое целое история русского Сопротивления во Франции. Но даже по горячим следам невозможно было восстановить все. Вот пример. В сохранившемся у нас «Вестнике Сопротивления» [54] Сборник «Вестник Сопротивления» ставил своей задачей «почтить память русских людей, погибших в рядах Сопротивления во Франции. В Париже вышло всего два номера «Вестника», в 1946–47 г.г. Третий не был издан, т. к. его редакторы были высланы из Франции. сказано: «Мать Мария организовывала помощь русским заключенным и их семьям». О каких заключенных идет речь? Об арестованных немцами в самом начале оккупации? Или, не желая в 1947 году дразнить французов, редакция «Вестника» вынуждена была произвести подмену, как это делается во имя разного рода политических соображений, и под «заключенными» следует понимать незаконно мобилизованных во французскую армию апатридов? На сохранившемся у меня рабочем удостоверении, выданном и собственноручно подписанном матушкой, на официальном угловом штампе так и написано: «Православное Дело — помощь семьям русских, мобилизованных во французскую армию».

Многие, считая все Сопротивление единой организацией, ассоциировали деятельность матери Марии с ФФИ.

«Резистанка по духу и действиям», как она названа в том же «Вестнике», Мать Мария в большом, боевом Сопротивлении (Резистанс) не состояла. В последние годы мне доводилось читать, будто она и оружие прятала, и русских военнопленных перебывало на Лурмель чуть ли не дюжина, и назначала в парижских кафе конспиративные встречи со связистами-коммунистами, и тележки с бомбами, присыпанные углем, возила по Парижу.

Ничего этого мать Мария не делала и не могла делать в силу своих христианских убеждений. И по Парижу с листовками не бегала, и никакого оружия на Лурмель не было. Антифашистская пропаганда велась устно. Места проводить агитацию было больше, чем достаточно. Церковное подворье и массы русских прихожан.

Матушка была неумелым конспиратором. Заведись на Лурмель хоть одна пачка прокламаций, все бы об этом знали, как знали про Ванечку, про стоящее под кроватью радио, про крестившихся евреев.

С годами у нас с Сережей сложилась своя версия о причинах разгрома «Православного дела».

Никакого предательства не было.