Эдвард Радзинский - Железная Маска и граф Сен-Жермен

Вот о чем размышлял король, сидя на стуле с дыркой. Процедура опорожнения желудка проходила, как и положено, торжественно, в присутствии ближайших почетнейших придворных, которым выпала эта честь. Так что выражение «куда король ходит один» не имеет отношения к этому веку.

(Месье Антуан прав. И вообще, понятие стыдливости было тогда иное. Например, наша императрица Елизавета, жившая на целый век позже, заняла трон после ночного переворота. И, став императрицей, смертельно боялась спать по ночам. В ее дворце служил истопником некий Василий Чулков, огромного роста и силы мужчина. Каждый вечер он обязан был являться с тюфяком и подушками в спальню императрицы, расстилал их прямо на полу, в ногах царицы, и плюхался на тюфяк. Так он стерег царицу тревожными ночами. Оценивая важность его ночных заслуг, Елизавета произвела истопника в камергеры. И женила на княгине. Но, даже будучи женатым, он по-прежнему проводил каждую ночь на тюфяке у постели царицы. Ночью кровать императрицы посещали любовники… причем дама ценила разнообразие. И звуки любви и прочие утонченные подробности любви происходили в присутствии камергера-истопника…)

Итак, Людовик XIV, — продолжал месье Антуан, — все сидел на стуле с дыркой, уже полчаса мучая свой неуступчивый желудок. Он, как и поныне многие французы, ел мало фруктов. Впоследствии у него развился сильнейший геморрой. Это не просто физиологическая подробность, геморрой абсолютного властелина влиял на его решения, на судьбы Европы. Так что, разгадывая тайны политики XVII века, историки помнят о геморрое короля.

Прошло целых полчаса, когда король поднялся с дырки счастливый, ибо наконец-то облегченный. Но решения ехать к Фуке король так и не принял.

Именно в торжественный этот момент у него появилась некоторая надежда. Среди благодарных и счастливых зрителей его усилий над дыркой присутствовал, конечно же, Кольбер.

Взгляд короля остановился на его бесстрастном холодном лице (госпожа Севинье прозвала его «месье Север»). На этот раз Кольбер странно нервничал и даже нетерпеливо переминался с ноги на ногу… Король понял, что верный пес готовится сообщить ему что-то чрезвычайное, но ждет приказания повелителя. Людовик приказал, Кольбер заговорил:

— Ваше Величество, я понимаю Ваши сомнения… До сегодняшнего дня я сам удивлялся: зачем месье Фуке посмел Вас пригласить. Неужто он не понимает все неприличие подобного шага? Хвастать перед Вами, сир, замком, построенным на украденные у Вас же деньги! Неужто он не чувствует, что все это вызовет не только гнев Вашего Величества, но и ненависть к выскочке всех, не столь богатых нынче потомков великих родов Франции.

Кольбер замолчал, и опять последовал нетерпеливый приказ:

— Не тяни, говори до конца!

— Да нет, бестия оказался слишком хитер… чтобы этого не понимать… Он очень умен, наш вор. Короче, по моим сведениям, сир, узнав о неудовольствии Вашего Величества непомерной роскошью его жизни, он придумал ловкий ход. Он решил показать Вам чудесный замок, чтобы… чтобы в конце торжества подарить его Вам!

Боже мой, как заблестели глаза молодого монарха! Он уже наслышался от Кольбера о богатстве и чудесах несравненного замка.

— Откуда ты это знаешь?

— Фуке говорил, сир, об этом в присутствии одного из слуг, отлично зная, что его слуга — мой доносчик и непременно сообщит новость мне и… следовательно, Вам!

Как обрадовался король новой несравненной игрушке! Уже представляя себя в этом невиданном замке, он пытался скрыть свою радость, но не смог! В ночном колпаке, длинной ночной рубашке торжествующий король вышел в залу. Здесь толпились придворные, удостоенные чести присутствовать при окончании туалета короля. Слуга почтительно снял колпак с королевской головы. Торжественная процедура продолжилась: королю начали завивать волосы и подвивать его холеные, небольшие усики, когда король объявил: «Мы едем в Во-ле-Виконт!»

Утром того же дня из королевского дворца в Фонтенбло выехала вереница карет. Вы вряд ли сможете представить, как они ехали в эту несусветную жару в закрытых экипажах: кавалеры в тяжелых камзолах с золотыми позументами, накрахмаленных кружевах и пышных париках, дамы в пудовых парадных платьях, вытканных золотом и серебром, и в многоярусных прическах. Но они… они привыкли… это была их одежда — повседневность. И тела их привыкли к тяжести такой одежды, и обоняние не воспринимало запахи, которые сегодня показались бы ужасающими. Запах человеческого пота, лошадиного пота от штанов гвардейцев… и все это перемешано с запахом терпких духов. Если бы вы из вашего века шагнули в тогдашнюю бальную залу, то опрометью бросились бы прочь.