Эдвард Радзинский - Железная Маска и граф Сен-Жермен

Он преподнес королю бесценный экземпляр, принадлежавший несравненному да Винчи. И Его Величество смог сравнить любовные фантазии Аретино с позами, которые были известны ему прежде. Все последующие месяцы девочки в Оленьем парке овладевали знаниями Аретино. Именно тогда взбешенный Шуазель придумал воистину мудрый ход.

Самое постыдное для легкомысленных французов — стать смешным. Шуазель нанял некоего актера, умеющего великолепно имитировать голоса.

Здесь тяжелые веки месье Антуана раскрылись, и в ледяных глазах загорелся огонь, и он сказал с удивившей меня ненавистью:

— Этот гнусный комедиант, этот презренный фигляр посмел ходить по парижским салонам, выдавая себя за Сен-Жермена. Не знавшие графа с хохотом принимали россказни потешного мерзавца за чистую монету. Он быстро превратил в карикатуру монологи графа — его путешествия в прошлое. Голосом графа презренный шут заявлял: «Как же, как же, мы с Иисусом были очень близки. Но он был слишком романтичным и очень любил преувеличивать. Как сейчас слышу, он рассказывает эту потешную историю про семь хлебов, которыми он будто бы накормил тысячи. Я уже тогда предупреждал его, что с такими выдумками он непременно плохо кончит…» Слушатели умирали от смеха. Презренные проходимцы Калиостро, Казанова — те, кто завидовал графу, — приняли участие в поношении.

Казанова был самый талантливый из них, самый обидчивый и самый злобный. Обожал афоризмы, придумал несколько великолепных… не брезгуя присваивать и чужие. Например, шутку Сен-Жермена: «Все твердят: «Уважайте старость, она делает человека мудрым… Но можно ли уважать следствие, если причина, его породившая, столь отвратительна?» Казанова был великолепно сложен, очень высок, но довольно дурен собой: толстый бесформенный нос плюхой висел на смуглом лице. Но в нем была такая гордость, такая вера в свою неотразимость, что она воистину завораживала окружающих. Первый раз Сен-Жермен увидел Казанову в Опере. Казанова был в голубом бархатном камзоле, шитом золотом; смуглая рука в перстнях с крупными бриллиантами торчала из пены кружев. Он стоял, придерживая эфес шпаги, победительно разглядывая в лорнет ложи, точнее, впечатление от своего появления. Граф, проходя мимо него, усмехнулся и тихо прошептал: «Три из четырех — фальшивые… Это я о бриллиантах на ваших перстнях. Что же касается эфеса шпаги — здесь фальшивы все камни».

Казанова возненавидел его. И когда начались гонения на графа, венецианец поспешил осмеять его способность создавать алмазы и золото.

(Я потом прочел мемуары Казановы, он писал о Сен-Жермене: «Этот необычайный человек на самом деле прирожденный обманщик. Безо всякого стеснения, как о чем-то само собою разумеющемся, говорит, что ему 300 лет, что он владеет панацеей от всех болезней, что у природы нет от него тайн, что он умеет плавить алмазы и из десяти-двенадцати маленьких сделать один большой, того же веса и притом чистейшей воды, и может создавать золото».)

Но граф проучил наглеца. Встретив Казанову, граф попросил у него жалкую монету в 12 су. После чего со своей постоянной вежливой улыбкой сказал:

— Я слышал, сударь, что вы не верите в мои возможности. Так вот, я обещаю на ваших глазах превратить эту монету нищих в золотую. Но если я сумею это сделать, вы дадите мне слово об этом рассказывать всем. Надеюсь, вы согласны?

Казанова понимал: попробуй он отказаться, граф тотчас вызовет его на дуэль. За Сен-Жерменом числилось множество отправленных на тот свет противников. Обычно во время дуэли граф читал любимый сонет Шекспира, нанося в конце сонета заключительный смертельный удар. Противник успевал услышать: «Так храм разрушенный все — храм, кумир поверженный — все бог». Выпад! И соперник спешил к Богу!

Как нередко бывает с большими и сильными мужчинами, Казанова был трусоват. Он сам говорил: «Я слишком люблю жизнь, чтобы рисковать ее потерять». Казанова поспешил согласиться.

На следующий день он пришел в особняк графа. Собралось еще несколько приглашенных. Граф попросил Казанову дать ему монету в 12 су. После чего предложил присутствующим проверить монету. И она пошла по рукам. Граф положил на монетку некое таинственное зернышко и, поместив все на кусок некоей черной породы, начал разогревать обычной паяльной трубкой. Во время таинства граф низко наклонялся над монеткой, упираясь в нее взглядом. По прошествии приблизительно трех-четырех минут он щипцами поднял раскалившуюся монету и положил ее на стол. Подождал, пока она остынет, и молча отдал Казанове. Тот долго изумленно вертел монету, наконец воскликнул: «Золото!!!»