Явдат Ильясов - Пятнистая смерть

Слезились, подслеповато щурились глаза, обожженные пламенем дневного светила, изъеденные песком, на лету хрустящим в пору ураганов и бурь.

Со лба струился, разбавленный салом и грязью, обильный пот.

Косолапо заносилась носком за носок пара ветхих сапог; она еле держалась на ступнях ног, выгнутых округлыми боками мохнатых коняг, на которых сак, сколько помнил себя, передвигался, ел, пил, спал, хворал, видел сны, обнимался и дрался.

Никто не знал, как его зовут.

От него густо и остро пахло пустыней. Он вынырнул из самого низа, из толщи толщ медноликой толпы.

Из среды тех, кто незаметно рождается в тряской повозке или в золе у костра и растет на пронизывающем ветру с ягнятами и щенятами.

Кто верит всем и всему и с верблюжьей терпеливостью несет тяжесть жизни, даже не подозревая, что она может быть иной.

Кто безропотно трудится, думает лишь о знакомых вещах: о жене и детях, о песке и лошадях, кто не умеет говорить и смеяться, держится всегда в стороне, стыдится себя, сам не зная — почему, и страсть как не любит выступать на советах.

Но треснет и камень, коль его раскалить.

— Э-э… кхум! — проворчал пастух сипло и хрипло и небрежно отпихнул ногой ластившихся к нему собак. Он откашлялся, отхаркался, высморкался и сплюнул прямо в священный костер. — Вот что, честная мать. Стада… э… э… вытоптали всю окрестность. Травы нет. Пора, честная мать, двинуться вниз по реке, на нетронутые пастбища. Чего же вы расселись? Дела у вас нету, что ли?

Он недоуменно пожал плечами в рубцах заживших и свежих ран.

— У нас в семействе четверо братьев, три сестры. Здравствовал отец слушались отца. Погиб отец — слушались мать, пока и она… Умер Белый отец — осталась жена. — Старик махнул скомканной шапкой в сторону Томруз. — Вот она и умна, и скромна, и добра, и все такое. Пусть, честная мать, и будет нашей матерью. Какого, к бесу, нужно еще вождя?

Пастух заботливо расправил, растянул обеими руками колпак, сунул в него лохматую голову и пошел, не оглядываясь, от костра, исчез так же незаметно, как и появился.

Слова безвестного табунщика — изломанные, точно ветви кустарников на дюнах, меж которых он пас коней — проникли в грубоватые сердца, как шипы этих кустарников проникали, бывало, в его обветренную грудь.

Они причинили сознанию людей, затуманенному лукавой речью Фрады, жгучую боль прояснения.

Они слили вместе струи разнородных мыслей.

Они направили поток несходных мнений по единому руслу.

Томруз?

Однажды в низовьях реки, у Хорезма, саки видели, как вода разрушила царскую плотину. Влага сначала тихо, исподволь, скапливалась у преграды. Но чем выше она поднималась, тем ворчливей становилась река. У плотны закружились водовороты. И вот гигантская жидкая лавина навалилась всей мощью и тяжестью на сооружение, пробила брешь в толще хвороста и глины и с оглушительным ревом опрокинулась на отмели мирно дремавшего старого протока.

Так, после продолжительной, раздумчивой тишины, загрохотал у кургана, множась и ширясь от мгновения к мгновению, громоподобный крик:

— Томрррру-у-уз!!!

— Ох! Где справедливость? Никакого уважения к старшим не осталось в Туране. Пришли времена разброда и беззакония. Так ведь, а, высокомудрый Дато?

— Так, сын мой. Так.

Удивляюсь твоему терпению, отец. Разве лукавица Томруз не силой отняла у тебя белый войлок? А, досточтимый?

— Так, сын мой. Так. Злой женщиной оказалась Томруз.

— А ты молчишь. Ты скромен и благодарен. Наглецы как хотят, так и поносят доброго, безответного Дато. Правду говорят: «Когда змея становится старой, лягушка ездит на ней верхом». Нет, я не молчал бы! Молчать и смотреть, как Томруз возносит Хугаву? Ох! Почему, ты думаешь, она во всю глотку кричала за него на совете? Говорят…

— Неужели?! О бесстыдница! Не успела похоронить мужа… Нет, я этого не позволю! Я им покажу.

Простившись с Дато, Фрада свернул к своим шатрам. Тут он разразился бранью:

— Ох, наши саки, чтоб им сгореть! Такого тупого, упрямого народа на свете не сыщешь. Тьфу! И довелось же несчастному Фраде родиться среди саков поганых! Разве не мог сотворить меня бог где-нибудь в Парсе? Неужели ему было бы так уж трудно создать Фраду где-нибудь в Бабире, а? Не захотел, дурной старик. Поленился. И ты хороша! — накинулся он на дочь. Не сумела покруче окрутить своего недоумка. Слюнтяй проклятый! Больше и на полет стрелы не подпускай его к себе.

Понимал Фрада — не при чем здесь Райада: мог ли Спаргапа одолеть толпу? Но — надо же сорвать на ком-нибудь злость? Райада понурилась. Фрада всполошился, замахал руками.