Аркадий Савеличев - Столыпин

– Ведь за безопасность государя я отвечаю…

– …после министра двора! – не стал скрывать Столыпин своего раздражения.

Господи, что деется! Правая рука не знает, что делает левая. А случись что – кто в ответе?

– Успеем на промысел Божий, мой женераль, – не стал он обострять обстановку. – Попрощаюсь с другими министрами да потом опять к вам вернусь. Как без вас обойтись!

Едва ли Герасимова успокоила эта уважительная шутка. Визит государя в Киев словно тайно готовился. Одними приближенными царедворцами.

Надо бы хоть небольшое застолье сообразить, но вернувшиеся из отпусков министры были как вареные раки – едва шевелились. Даже Кривошеин.

– А вы-то, Александр Васильевич, чего такой?..

– Да вот грущу по поводу отъезда, Петр Аркадьевич, – попробовал он расшевелиться.

– Не грустите. Не навеки же уезжаю. По возвращении, думаю, нам с вами надо очередной променад устроить. В Западный край, не возражаете? Хуторяне там, поди, заждались министра земледелия.

– С удовольствием, Петр Аркадьевич, – маленько стал оживать самый доверительный министр. – Только побыстрее возвращайтесь, а то…

Кривошеин не договорил, но Столыпин сам докончил: «А то черт знает что!..»

Так и не отдав распоряжения о прощальном застолье, он поспешил домой. В голове-то «черт знает что» сидело! Ведь Герасимов и Кривошеин наверняка знают о сплетнях. При последнем докладе Николай II сказал: «А я, Петр Аркадьевич, для вас новую должность готовлю. Весьма неплохую. – Заметив, как вздрогнуло лицо премьер-министра, бодро повторил: – Весьма, весьма». Но ведь они с глазу на глаз говорили. Да и ничего конкретного не было. Откуда же слухи, что всесильного Столыпина отправляют губернатором на Дальний Восток? Правда, с подмасленным добавлением: «Наместником!»

Вот те раз…

Столыпин после того визита сам себе сказал: «Наместником… управляющего в Колноберже!»

Получалось, что Ольге Борисовне недолго куковать в одиночку.

Идейной наследницей народовольцев в начале XX века стала партия социалистов-революционеров; для эсеров террор был альфой и омегой существования. В отличие от партии большевиков-меньшевиков, куда от безденежья и беспросветной глупости набился всякий сброд, эсеры считали себя интеллигентами. Да многие и были таковыми; приговоренный к смертной казни через повешение, Борис Савинков с презрением бросил судьям: «Слышите, вы, я – потомственный дворянин Петербургской губернии!»

Этого не мог сказать даже в узком кругу Дмитрий Мордке. Отколовшиеся максималисты шли по тому же пути, что и большевики, – подгребали к себе всякое безродное охвостье. Какое уж там дворянство! Мордке, ставший Богровым, считался аристократом. Он не знал ни разговорного языка своих сородичей, ни древнееврейского, но четыре западных языка – пожалуйста! Необузданная самонадеянность делала его руководителем определенной части молодежи. Киев?.. Ему было тесно в этом хохляцком городе. Деньги делают все: родовые-вековые денежки обеспечили лучшую киевскую гимназию, университет, куда обычным евреям было не так-то просто поступить, и, наконец, отставку от воинской службы. Пусть служат лаптежники! Ну, и киевские хохлы! Мордке надо в Мюнхен. В немецкие университеты. В круг золотой еврейской молодежи.

Славная песенка там по вечерам звучала:

Но ведь денежки-то следовало отрабатывать? Отец был помешан на родовом скупердяйстве, много не давал. Служи, родимый!

Дурачков для полицейской петли лучше всего было ловить за границей; там они искали укрытия от охранки.

Дурачки – они же и дурочки, как дочь члена Государственного совета Наталья Климова. Именно она наняла ландо на Аптекарский остров…

На совещании группы максималистов было решено сосредоточить все усилия на убийстве Столыпина. На тот раз не удалось! Погибло двадцать девять человек, еще больше было изувечено, в том числе и дочь премьер-министра. Раздосадованный ненужным театральным шумом, Борис Савинков отказался от будущих затей; его знаменитая БО – Боевая организация эсеров – участия в дальнейших покушениях не принимала.

Менее щепетильны были максималисты, ставшие откровенными анархистами. Дмитрий Мордке считал себя вправе единолично судить и рядить Россию. А Россия – это Столыпин! Когда Богров возвращался из заграничных вояжей в Киев, в семейном роскошном доме возникал истинный гвалт. Отец и старший брат отрицательно относились к карательной политике министра, но высоко ценили его преобразования. Митька-буржуй горячился: