Аркадий Савеличев - Столыпин

Ой, у рыбачек

Рученьки мягки,

И теплы постельки:

Весло – подушка,

Перина – сети,

А парус – одеяло…

А может, напрасно он, петербургский чистоплюй, столь пренебрежительно на все это смотрит? Вон в дальнем углу игривая ширма-занавеска; как груздями, усеяна пузатыми амурчиками. Там тоже слышались голоса:

– Какое у нас может быть земство?..

– Не скажи! Хотя бы для острастки нашим пшекам…

– Можно подумать – вас кто-то слушать будет!..

Это уже «благородная» публика…

Вот тоже к размышлению о земстве… Напрасно столь пренебрежительно кричат за «благородной» ширмой! Будь здесь хоть какое-то земство, имей оно законную силу – разве позволило бы еврею-шинкарю прибрать к рукам целый округ?

Столыпин уехал из корчмы в каком-то горьком смятении. Братание здешних разноплеменных аборигенов или несусветную дикость он наблюдал?..

Глядя по дороге на заросшие поля, будылья которых проступали сквозь не растаявший местами снег, как не вспомнить о здешней кооперации, с которой он возился несколько лет? Теперь-то, задним числом, понимал: это была все та же палка «сверху»… В данном случае дубинка от него же, помещика. Не пользы для – от привычного страха перед паном помещиком, да еще чиновным, шли здешние крестьяне в кооперацию. Иное дело земледелы Старой Барды! На Алтае помещичья дубинка над ними не висела, и что же?.. Лучшего устройства местной жизни он пока не встречал. Правда, там это не называлось земством, но суть одна: свое, каждому подотчетное самоуправление.

А здесь осталось все, как и раньше было: помещик сам по себе, в нищенской самости крестьянин… и над всем этим шинкарь.

Половину всех террористов выбрасывал на просторы России вот этот, Западный край. И убийца Гриневицкий был с Гродненщины, и провокатор Азеф из этих же мест, и повешенный друг Савинкова Иван Каляев отсюда же, и другие боевики… Эсеры? Как у нас любят непонятные и красивые слова! Не от них ли и пошло выражение: «делать эксы»?

Экспроприаторы несчастные!

Могло случиться, что он так бы и застрял на этой негодующей ноте, но истинно: утро вечера мудренее.

– Па, вставай, поехали лечить зятя! – вбежала поутру Маша.

– Лечить так лечить, – попробовал он еще понежиться. – Вот только маленько поваляюсь…

Куда там! За короткий срок Маша научилась обращаться с мужчинами. В том числе и с отцом. Одеяло лихо сдернула! Не оставалось ничего иного, как подчиниться ее веселой, решительной воле.

Вчерашней иронии как не бывало. Весна разгоралась, расцветала на глазах. Вот те и Балтика.

Расцветала и душа при виде того, как хорошо и ладно устроилась Маша – Мария фон Бок – возле своего обрусевшего немца. Оставшиеся от самовластного отпуска три дня превратились в сплошное гульбище. С дочкой, зятем, его охотничьими собаками… и с гостившей здесь молодой американкой, отец которой вершил какие-то коммерческие дела в этом крае. Право, Столыпин забыл и о земстве, и о царе, и о шинкарях. Не раз скакал на пару по весеннему бездорожью, и здешние дороги он уже не ругал. Ему нравилось подчиняться этой Элизабет да что там – молоденькой Лизке! В ее жилах текла кровь техасских ковбоев, ее отец занимался поставкой породистого скота в эти края, где литовцы да и русские пробавлялись никчемными коровенками. Элизабет скакала через пни и изгороди, крича по-английски:

– Господин премьер, не упускайте из рук удачу!

А он ей и по-английски, и по-русски:

– Не упущу, Элизабет! Держитесь!

Стремя в стремя. Под заразительный молодой хохот:

– Не боитесь, что я вас в Техас сманю?..

Ну, американки!

Он даже на полном скаку рискнул перепрыгнуть к ней за седло. А чтобы не свалиться, надо держаться за что-то?

Лошадь под тяжестью второго, более грузного седока, едва плелась. Отставшая было Маша не в шутку рассердилась:

– Вот я скажу маман!..

Но ведь грозила-то она министру внутренних дел. Он отвечал как должно, профессионально:

– Ага, скажи! Только не забывай: доносчику первый кнут!

А на пятый день, поутру, уже подъезжали к Балтийскому вокзалу. Недреманное око, оставив свою дорожную сонливость, непререкаемым голосом охранника предупредил:

– Из Петербурга идут плохие вести. Убит начальник порта, никому не нужный, отставной полицейский генерал. Студенты орут на улицах. Так что вы оставайтесь в вагоне, а я марш марш на площадь! Вероятно, там ваша машина. Я пригоню ее на перрон. Прямо к вагону.