Андрей Венков - Атаман Войска Донского Платов

С собором, конечно, подзатянули. Брехали люди, что пока собор строили, половина Новочеркасска чиновного отстроилась. И падал собор…

В 1846 году обрушился он на север, прямо на платовскую могилу. Почему? Стали отписываться, что собор упал от сырости. Ничего, сошло. В столице — новые чиновники, а те, кто принимал жалобы, что Новочеркасск стоит на горе, и воды никакой нет даже для питья, давно к тому времени перемерли.

Разросся Новочеркасск. Для одних — город пустой и унылый; дороговизна большая и ничего нельзя найти порядочного. Для других — нет его милей на свете.

К середине апреля половодье покрыло луга меж Черкасском и Новочеркасском. Где паслось стадо, теперь озеро. Всегда так было. Вроде и Екатерина недавно была, и помнили ее старики — а вот уже скоро середина нового (XIX) века. И плыли над спящим городом воспоминания вперемешку со снами, наплывали друг на дружку, сплетались. Вздрагивали у спящих ресницы, когда среди знакомых снов и образов мерещилось им чужое и странное. А деды не спали, мучились от бессонницы. Только и оставалось им — вспоминать.

Второй день шли мимо сторожевой вышки запорожцы — кошевой Чепига с конницей, пехотой и войсковым обозом [212] Старики вспоминают переселение запорожцев с разоренной екатерининскими войсками Сечи на пожалованную им Потемкиным Кубань — через земли донцов… .

Шли, на донцов поглядывали. Донцы — на них. Сколько глазу хватало, топтали разномастные ручейки, серебряные волны ковыля и сухую осоку. Сливались в блюдца подов и, прощально глотнув шалфейного аромата, переплескивались дальше. Врезались в плавни, сминая камыш. Кони передних проваливались в синие старицы, оленьими скачками неслись, разбрызгивали растревоженную воду, и дрожащие слезы сползали по белому бархату поздних кувшинок. Под ивами вспыхивала голосами переправа… И дальше уходили казаки в степь седую, бескрасочную.

Донцы, съехавшиеся под вышкой, внешне спокойны. Но кони, чуя хозяйский настрой, ушами прядают. И сам полковник — рука в бок — меж своими в седле кособочится.

Издревле бегали с Дона в Сечь и за Сечь, а запорожцы — обратно — на Дон. Вместе в море ходили, крымчаков и османов трясли. А иногда — Степь она и есть Степь — острой саблей друг с другом здоровались.

Сейчас меж войсками охлаждение. Ходили донцы с Текелием Сечь громить за буйство ее, грабежи и неповиновение (сами будто бы не такие), порушили, разметали, что можно. С калмыками и солдатней церковь обдирали, рубили топорами «царские врата» и медали золотые срывали со стен. Ушли запорожцы за Буг, за Дунай… А теперь, минуя посты донские, перебираются куда-то они по царскому указу. Куда? Бог весть…

Вечерело. Погнал ковыль по ветру кровавые блики. Крайняя ватага, от заката — черная, вышла впритык к донскому посту. Срывался с прапорца [213] Прапор — знамя. , норовил умчаться олень пронзенный, знак Бугогардовской паланки.

Полковник вгляделся:

— Наши… Донской древний герб у запорожцев на знамени [214] Изначальный войсковой символ донцов — «елень, пронзенный стрелой». .

— Чьи вы, хлопцы?

— З лугу [215] Великим Лугом запорожцы называли плавневые просторы Запорожья. … Кислякивский курень…

Полковник, перебегая взглядом с прапорца на лица и снова вверх, усмехнулся, как от чудного видения очнувшись:

— Эй, Кисляков! Родня твоя…

Пантелей Кисляков, казак лет под сорок, оторвался от своих и поехал, как ветром погнало его.

Передний запорожец, седоусый и светлоглазый, в богатом кунтуше [216] Верхняя одежда знати у поляков и венгров. , дернул, как принюхался, хищными ноздрями. Кожа незаметно для глаз трепетала на казавшихся вечно напряженными мышцах лица. Выводил, спасал он курень свой и в каждом подозревал недруга. И Пантелей, всматриваясь, также дернул ноздрями, сопнул, втягивая воздух. «Свой?» — «Свой?» — перебросились прозрачные нити. Узнали или догадались, и Пантелей с непонятной радостью и решимостью, как в теплую воду, въехал в запорожскую ватагу.

— Далеко?

— На Копыл [217] Ныне Славянск-на-Кубани. . До ногаев та черкесов.

Поехали стремя в стремя служилый донской казак, годы родных не видевший, и сивоусые, родню по свету распустившие рыцари. Проводил он их за версту до самого пода.

— И все ушли, дяденька? — спрашивал Пантелей, которому молча позволили ехать со стариком-куренным.

— Та не… По хуторам много осело, — и вздохнул. — Прибегут… Куда денутся?.. — еще раз вздохнул и отвел взгляд, совсем как отец, стесняющийся спросить сына о тяготах. — Ну, а вы тута?..