Андрей Венков - Атаман Войска Донского Платов

Хмельницкий во время оно от поляков с татарской помощью только и отбился, из-под короля к царю ушел. Неизвестно, что лучше…

Сейчас крымчаков не позовешь. Ослабели. Да и большая кровь меж ними и казаками. Присматривался атаман к ногаям, к черкесам, к некрасовцам [38] Казаки, ушедшие после поражения восстания булавинцев в Турцию под началом Игната Некрасова. Вернулись в Россию только после революции. . Все они либо на турецкой земле, либо в турецком подданстве. Режутся. Не с русскими, так с калмыками. Тонко бы надо, чтоб открытой измены не было… Остановился на кумыках. Да те и сами назвались.

До Наденьки все новости в доме доходили в последнюю очередь. Приехал в Черкасск человек из далекой стороны, с берегов зеленого Каспийского моря, от князя Темира. Посол — не посол, вроде гостя, по-русски говорит чисто. Сидит с батюшкой в зале. Наденька шла по своим делам, задержалась из любопытства, разглядела: одет гость по-черкесски, но налицо беленький и держится, как дома. Говорит доброжелательно:

— Вы — казаки, и мы — казаки. Надолго нас судьба разлучила, но мы о вас помним.

Наденьку увидел, поклонился почтительно и дальше — к отцу, глаза веселые, зубы белые. Прямо тебе родственник. Вечером, убирая, служанка шепнула Наденьке:

— Хочет тебя батюшка за ихнего князя Темира отдать… Этот… договаривается…

При первой возможности Иван Федорович отослал Матвея к русским. Разбудил его как-то и стал рассказывать:

— Панин уехал, всех распустил. Нового прислали. Какого-то Долгорукова, — Иван Федорович многозначительно помолчал. — Пришла бумага, чтоб слали к нему смышленых чиновников в ординарцы, чтоб, значит, на посылках при нем состояли. Наши к нему — не дюже. Требуют, а может, и побаиваются — Долгоруков… — Хоть и не тот, а, наверное ж, родня [39] Князь Долгоруков, приезжавший на Дон с командой солдат для розыска беглых, был убит булавинцами, по преданию — одним ударом сабли самого Кондрата Булавина, откуда и пошло выражение: «Кондрашка хватил». .

— Э-э. Когда это было! — легкомысленно махнул Матвей. — Ну, так что? Собираться?

В главную квартиру Матвей выехал в тот же вечер, прихватив с собой еще двоих казаков. Косячком пошли за путниками заводные кони.

Один из сотников, слышавший всю историю с ефремовской дочкой, сказал ему вслед с усмешкой:

— Поехал за генеральским чином.

Другой, проводив взглядом исчезающие в синих сумерках фигуры всадников, тоже усмехнулся:

— А вдруг! Все может быть…

Полный, красивый, лет под пятьдесят, мужчина, Василий Михайлович Долгоруков, родной племянник того самого, что карал Тихий Дон сверху донизу и снизу доверху, жил в главной квартире с сыном Василием Васильевичем, а с ними — скучавшее российское барство, пристроившееся при штабе 2-й армии. Жили по старинке, на широкую ногу. Василий Михайлович возвышался над штабом, как барин над дворней. Не зная законов, отечески творил суд и расправу. «Я, — говаривал, — человек военный, в чернилах не окупай». Считалось почему-то, что князь Василий Михайлович храбр, но в воинских науках не искусен. Когда заходил разговор о последних европейских кампаниях, о прусском короле, великом полководце, он больше отмалчивался. Слушал, ласково улыбаясь, как молодой князь Прозоровский косые атаки описывает [40] Прусский Император Фридрих, общепризнанный тогда в Европе военный авторитет, предпочитал фланговые атаки. , но сам Великим Фридрихом не восторгался, позевывал. Вообще же был честен, добродушен и, казалось, чувствовал внутреннее удовольствие от деланья добра Бездельников не любил и сам работал много.

Матвей Платов его сразу раскусил, и Долгоруков молодого хорунжего сразу приметил. Зашел он по прибытии к командующему, как сын-наследник к престарелому отцу, почтительно, но не подобострастно. Держался достойно. Во взаимоотношениях его с раболепствующими штабными чувствовались снисходительность и даже неуловимое презрение вольного человека к холопам.

Приглядываясь, зачислил князь молодого Платова наравне с другими молодыми офицерами бессменным ординарцем, и заметался тот как угорелый. Поручения выполнял неукоснительно и безукоризненно. А кто на службе выкладывался, тех князь любил. И о Платове говаривал он со вздохом:

— Я б его по своему штабу провел… молодец! Одно плохо: русской грамоты — читать и писать — не знает.

Выделялся юный хорунжий среди русских бар. На одном месте не сиживал и готов был даром жизнью рискнуть. Вот все и любовались им, как в последний раз. Смел и дерзок, весел и игрив. Прозоровскому, усердному почитателю прусского короля, как-то сказал за столом: