Алоис Ирасек - Псоглавцы

Ламмингер и офицеры в замешательстве отшатнулись от Пршибека. Помещение наполнилось дымом, который прорезывали огненные языки, пожиравшие ходское знамя. Пршибек прижал знамя к полу и пытался погасить огонь рукой. Но старания его были тщетны. Он обжег лишь себе руки, от знамени же осталось только древко, но зато ходское знамя погибло в его руках и не досталось на посмешище панским палачам.

Запах гари ускорил завершение этой клонившейся к развязке сцены. Ламмингер пригласил своих гостей в соседнюю комнату, злясь и на управляющего и на «этого деревенского хама», за которого, хотя и в шутку, все же вступился полковник: что ни говори, а у него добрая солдатская кровь, и будь этот великан чуточку помоложе, он охотно взял бы его к себе в полк, в котором не нашлось бы ему равного.

Полчаса спустя оба офицера в сопровождении кирасир выехали из Тргановского замка и направились к Уезду.

А попозже, уже под вечер, со двора замка выходили старые уездские ходы, которых до сих пор держал под арестом тргановский пан. Последним из ворот вышел старый Пршибек, опиравшийся на чекан, и его сын, Матей, несший на плече древко бывшего ходского знамени. Тргановский управляющий хотел отнять его у Пршибека, но кутский управляющий со смехом сказал:

— Оставь ему этот обломок на память. Пусть останется у ходов хоть что-нибудь от их былой славы!

Когда выходили со двора, господская челядь смеялась над Матеем. Он шел, опустив глаза в землю, — не от стыда, а из осторожности, чтобы не вспылить и не проучить барскую дворню за ее наглый смех.

Староста Сыка шагал рядом с Козиной и то и дело поглядывал на него, как бы ожидая, что он скажет. Но молодой ход молчал, словно не понимая этих вопрошающих взглядов.

Печальное было возвращение. Никто не произнес ни звука. И вдруг раздался голос старого Вахала:

— Это конец. Конец…

Гости тргановского пана, краевого гетмана, недолго задержались в Уезде. Они забрали кирасир, занявших вчера ходскую деревню, и всем отрядом тронулись в путь. Теперь, когда Ламмингер по-своему расправился с грамотами и достаточно застращал ходов, надобности в солдатах не было.

Облегченно вздохнули ходы, когда непрошеные гости скрылись из виду. Вздохнули, но не обрадовались, ибо в Тргановском замке еще томились узники, а драгоценное сокровище ходов, их единственная и последняя надежда на освобождение от тяжкой крепостной неволи, было украдено.

В доме Пршибеков, как и всюду в деревне, было грустно и тихо. В горнице одиноко сидел Пайдар, поджидая свою племянницу Манку. Он не вернулся в Поциновице и остался здесь, чтобы Манке не пришлось оставаться одной с кирасирами. Молодого Шерловского он услал, наказав ему объяснить дома, почему он задержался в Уезде, и передать, что вернется, как только тут успокоится. Шерловский послушно отправился в путь. Он, правда, охотнее остался бы или взял бы Манку к своим, если бы она согласилась. Всю дорогу он тревожился за нее и успокаивал себя только тем, что старый Пайдар не допустит, чтобы ее кто-нибудь обидел.

Он беспокоился о ней больше, чем она о себе. Манка и слышать не хотела о том, чтобы идти в Поциновице к его родным. Она ничуть не боится солдат, а кроме того, с ней остается дядя. Да и как она может уйти, когда не знает, что с ее отцом и дедом? Ими были полны сейчас все ее мысли, и она расспрашивала о них всех, кого можно.

Сама не своя Манка влетела в горницу и принялась рассказывать дяде Пайдару, что она слышала в доме Козины. Старая Козиниха только что вернулась из Трганова, куда ходила сегодня уже второй раз, — в первый раз она побывала там рано утром; старуха оба раза бродила вокруг замка, стараясь разузнать, что сталось с ее сыном и остальными. На этот раз она вернулась с вестями. Горькие вести… О них-то и рассказывала теперь Манка дяде. Паны жестоко обошлись со всеми ходами, особенно с ее отцом и Козиной. У девушки задрожал голос, когда она рассказывала, что ее отца, Козину и волынщика Искру избивали палками. Старый Пайдар, до сих пор сидевший на грубо сколоченном стуле у обрубка липового ствола, порывисто встал. Он был поражен. Дела, не слыханные в Ходском крае! Уважаемых всеми людей бить, как бродяг или воров!..

— Палками? Нас?.. И мне случалось быть под шпицрутенами, но это! Ну, подождите, паны. Так дело не пойдет.

Манка еще продолжала беседу об узниках, об отце и о дяде, когда во дворе скрипнула калитка, и в наступающих сумерках мелькнули две тени. Отворилась дверь, и вошли те, о которых шла речь. Первым переступил порог старый Пршибек, усталый, сгорбленный, с растрепанными от ветра и мокрыми от снега волосами. Он поздоровался. Манка бросилась к нему и схватила его за руку; лицо старика прояснилось. Следом за ним с древком вошел Матей. Он молча пожал руку Пайдару. Затем поставил в угол древко знамени и коротко сказал дочери, чтобы она сварила деду похлебку. Только после этого он опустился на стул и, облокотившись о липовую колоду, заменявшую стол, подпер голову ладонью.