Алоис Ирасек - Скалаки

Запасы хлеба за зиму кончились. Хлеб дорожал с каждым днем, и четверик уже стоил двенадцать золотых. Для бедных людей эта сумма по тому времени была очень велика — хлеб стоил в двенадцать раз дороже, чем осенью 1769 года, когда четверик зерна стоил золотой. Откуда могли взять столько денег несчастные бедняки? Если у кого и имелись деньги, все равно не всегда удавалось купить хлеба. Не было и картофеля. Голод свирепствовал среди бедняков, подбирался и к более зажиточным.

Обильные всходы могли бы обнадежить бедный люд: после жатвы, мол, станет лучше, но вид унылых полей, побитых морозами и дождями всходов повергал всех в уныние. Мрачная тень легла на лица людей.

Однажды старый Балтазар Уждян спустился с чердака. Ванек, стоя посреди избы, вопросительно посмотрел на него.

— Плохи дела, парень, — пробасил старый драгун. — Думаю, придется нам здорово сократить паек, а то как бы не остаться с носом. Посмотрел я, а хлеба-то маловато осталось.

— Подумать только, двенадцать золотых за четверик, просто несчастье. А этот злодей, луцкий мельник, хочет четырнадцать.

— Он продает?

— Делает вид, что нет, все жалуется! Но он, старая шельма, живодер! За четырнадцать отдаст, я знаю.

— Иди запрягай, поедем к нему.

— Хозяин, за четырнадцать!

— Завтра будет пятнадцать, запрягай.

Ванек вышел за усадьбу, где у лип, на чахлой траве, паслось трое коней, и между ними Медушка. Кони очень исхудали, им, как и прочей скотине, не хватало корма.

Войдя в каморку, Балтазар открыл стоящий в углу крашеный сундук. На самом дне, под одеждой, лежал мешочек, в котором были спрятаны его сбережения. К тому, что осталось у Балтазара после военной службы, он, не отягощенный барщиной, еще кое-что прикопил.

— Прощай, Лидушка, — сказал Балтазар своей воспитаннице, которая сидела у окна и смотрела на улицу.

Очнувшись от своих мыслей, она быстро повернулась, и на губах ее появилась неопределенная улыбка.

— Девушка, девушка, что-то с тобой неладное, не нравишься ты мне!

— Нет, ничего, дядя.

— Надо бы проверить, нет ли у ней чахотки, — отозвалась бабушка, стоявшая у печи.

— Да, надо бы, я вернусь после полудня, — сказал Балтазар. Загремела телега, Уждян с Ванеком уехали.

Они уже давно скрылись из виду, а Лидушка все еще смотрела им вслед. Она очень изменилась за этот год. Яркий румянец на ее щеках побледнел, веселость и шаловливая улыбка исчезли. На похудевшем лице разлилась нежная бледность.

— Не знаю, не знаю, — говорила старая Бартонева, покачивая головой. — Хотя живем теперь и не так, как раньше, но большой нужды не терпим. Видно, что-то внутри у нее.

И она разными способами, в том числе и «мокрым», измеряя воду на ложке, заботливо проверила, не больна ли ее внучка чахоткой. Но нет, не больна — показало гадание!

Уже второй год, как Лидушка ничего не слышала об Иржике! Бог знает где он и что с ним. А в этот тяжелый год они с отцом наверняка терпят большую нужду, бедняги! Она вспоминала о них при каждом съеденном куске. Почему он не показывается? Видно, она для него — ничто. Если бы он о ней хоть немного думал, как-нибудь да пришел. И ее снова охватывала тоска. Но зачем же тогда о нем вспоминать? Она решила больше не думать об Иржике, но стоило ей выйти во двор и увидеть тропинку, ведущую по обрыву к ольшанику, как всеми своими мыслями она вновь была вместе с ним.

В тот день, когда Балтазар Уждян поехал на луцкую мельницу, к Мартиновской усадьбе через лес, в котором когда-то охотился князь Пикколомини, пробирался Иржик Скалак. Тяжелая жизнь наложила печать на юношу, которому минуло уже двадцать лет. На нем была бедная, довольно ветхая одежда, грубая рубашка. Смуглое лицо Иржика похудело, ножницы давно не касались темных кудрей, вьющихся над высоким лбом.

В Мартиновской усадьбе многое переменилось. Тяжелая нужда по-прежнему не покидала ее. Болезнь и лишения сгубили старого хозяина. В темной избе, на той же постели, где умер свекор, теперь лежала тяжело больная хозяйка. У кровати стояла ее исхудалая дочь, глядя мутными от бессонницы глазами на тяжело дышавшую мать. Временами она поглядывала в окно на дорогу у березовой рощи и утешала братишку, который сидел в уголке у печи. Бедный мальчик! Раньше это был румяный ребенок с круглыми щечками, пухлыми ручками и ножками, а теперь грубая рубашка прикрывала его исхудавшее и костлявое тельце. Мальчик тихонько плакал. По временам он унимал слезы и жалобно просил:

— Франтина, хлеба, есть хочу.