Алоис Ирасек - Скалаки

Иржик в своих помыслах соглашался с отцом, чему немало способствовали условия его жизни: у него не было ни приятелей, ни друга, даже скромные радости детворы деревенских бедняков ему были не известны. Он вырос в лесной глуши, помогал отцу, ходил батрачить по деревням; но нигде не нанимался на постоянную работу. Как мог, трудился, помогал семье. Он унаследовал от Скалаков быстроту в решениях, дух его закалился в страданиях и нужде.

Поднявшись на Туров, Иржик долго смотрел на долину и дорогу, пока его не одолел сон, — он мало спал в предыдущую ночь. В лесу на горе было тихо, ясные лучи падали на стволы, на землю, свет и тени перемежались. Но, несмотря на тишину, лес был полон жизни.

— Иржик! Скалак! — раздался над спящим чей-то голос. Его разбудило второе имя. Он вскочил и огляделся. Рядом стояла раскрасневшаяся Лидушка; светлые волосы, как золотое сияние, трепетали вокруг ее гладкого лба, белый спадавший с плеч платок был завязан узелком на груди.

— Лидушка! — воскликнул удивленно Иржик и, глядя испытующе в ее лицо, спросил уже более спокойным голосом — Ты знаешь мое имя? Откуда тебе известно, что я Скалак?

— Я знаю, что твой отец и дедушка живут в Матерницкои пуще.

— Да… ты, видно, заблудилась вчера?

— Я ночевала у вас.

— И они назвали наше имя?

— Нет, я сама догадалась. — Немного погодя она тихо спросила — А Мария умерла?

Юноша кивнул головой.

— А почему вы никогда не приходили к нам «На скалу»? — В ее голосе прозвучал упрек.

Иржик молчал.

— За что вы сердитесь на дядюшку? Он часто вспоминает вас, всегда жалеет и очень хочет разыскать. Он не виноват, что господа отдали ему усадьбу. Если бы не он, там жил бы кто-нибудь другой.

— Да, но за то, что он спас князя, ему скостили барщину и дали кое-что на обзаведение.

— Он хотел только уберечь вас, а усадьбу получил не в награду. А когда я ему скажу, что нашла вас и что ты для меня сделал…

— Не говори ему этого, — прервал ее быстро Иржик. — Никто не должен знать, что я сделал, даже твой дядюшка.

Когда Лидушка с удивлением посмотрела на него, он добавил:

— Не смей, если скажешь, я все время буду беспокоиться.

— И о вас тоже говорить нельзя?

— Нет, Лидушка, и о нас не упоминай, отец мне строго-настрого запретил.

— Но дедушка так не думает.

— Пока нельзя, подожди, если что будет, я найду тебя, хотя бы в ольшанике.

Лидушка печально склонила голову.

— А я думала, — сказала она через минуту, — обрадовать дядюшку, рассказать ему о вас, надеялась, что мы сходим к вам и принесем кое-что из вашего добра. — И она опять замолчала.

Теперь Иржик смотрел на девушку, стоящую перед ним с опущенной головой, совсем иным взглядом, чем тогда в ольшанике, и на губах его не играла прежняя усмешка.

— Ты совсем не такая, как я думал, — сказал он.

— А почему ты сердился, ведь ты же не знал меня?

— Нет, я часто видел тебя в деревне, но ты меня не замечала. Бывало, стою у кладбищенской ограды и смотрю, как ты, по-праздничному одетая, возвращаешься домой. Ты ведь из нашей усадьбы. Не знаю почему, но… — и смелый Иржик не договорил. — Я часто видел тебя и в ольшанике, — начал он через минуту, — ты казалась мне гордой и заносчивой. Хотелось досадить тебе, вот я и пришел в тот раз и забрал цимбалы, зная, что они тебе нравятся, но ты чуть… — и он замолчал. Он хотел сказать: «Ты чуть не поколебала мое намерение». Уже при первой встрече на него произвела впечатление ее речь, полная участия и сердечности, но все же гордость взяла в нем тогда верх.

— Вот тебе цимбалы, — сказал Иржик, — теперь ты знаешь, что я имел право на них, но утешься, возьми их себе.

— Не возьму, ни за какие деньги не возьму! — с живостью воскликнула Лидушка. — Оставь, оставь их себе, Иржик, сыграешь на них деду и отцу, может быть, развеселишь. А к нам придешь когда-нибудь поиграть? — прошептала она с улыбкой.

— Приду, — ответил как бы в раздумье Иржик, беря инструмент в руки.

Муха уселась на струну и сейчас же улетела; в лесной тишине прозвучал тихий, нежный звук.

— Иржик, а ты не боишься, — спросила Лидушка, — знаешь, вчера…

Молодой Скалак усмехнулся.

— Только если ты обо мне расскажешь, а так они и за сто лет не разнюхают. А тебе ведь немало пришлось вчера испытать? Я вспоминал о тебе. Ну и гроза же была!

— Да, я долго блуждала и тоже думала — где-то тебя буря застала?

Иржику хотелось рассказать, как он беспокоился о ней в Мартиновской усадьбе, но он так и не мог выжать из себя слова. Оба молчали. Но это молчание говорило, что сердца их полны тем, чего нельзя выразить словами. Смуглое лицо Иржика раскраснелось, он слышал, как билось его сердце. Юноша был как во сне, никогда раньше с ним такого не было.