Дмитрий Мищенко - Лихие лета Ойкумены

Тех, изможденных до крайности, не спас уже: они простились с жизнью до того, как Светозар успел собрать травы и изготовить из нее свой отвар. Зато более сильным, кого мор не взял еще слишком, отвары из конского щавеля, собранные, кстати, щедро, полный воз, мало-помалу стали возвращать силу, а с силой и уверенность: этот эскулап — молодец с понятливостью, с ним не пропадут. Говорили это ему, говорили это и обрам, и теми речами другую утвердили в Светозаре мысль: ему нельзя бежать и оставлять их на произвол судьбы. Ибо есть сын и ученик Гиппократа, клялся быть верным его учению. Как же может не быть теперь с ними, изменить людям, их надеждам и уйти? Разве способен будет жить, потом на свете и иметь утешение от того, что живет?

Толпа пленных, отправилась долинами Паннонии, добралась же, благодаря стараниям эскулапа Светозара, до определенного аварскими предводителями лагеря — глубокого оврага на том же, паннонском берегу Дуная. А среди тех, которые гнали к переправе близ Сингидуна противоположным, ромейским берегом и не считались с мором, смерть надежно махнула косой, да так, что и самих аваров задела.

Каган узнал о том от гонца, которого послали в стойбище от переправы.

— Беда, Ясноликий! — упал гонец к ногам. — Турмы твои, сынов твоих-наследников одолевает мор! Баян не подпрыгнул, пораженный, ибо не пошевелился даже восседаючи на столе. Только лицом схолонул заметно и глаза сузились до предела.

— Где они?

— У Сингидуна, по ту сторону Дуная. Тарханы спрашивают, как быть: вести турмы и пленных, что при турмах, через Дунай или подождать, пока успокоится язва?

— Что ты мне про язву и переправу! — вскипел гневом и поднялся. — Говори, что с турмами с сыновьями? Как сильно поразила моровая язва, только одолевает, или одолела многих?

— Одних только одолевает, других уж одолела, достойный. Среди них несколько твоих сыновей.

— Кого именно?

Гонец заколебался: говорить или не говорить? У кагана — это все знают — немало их. Если считать только тех, что имеет от законных жен, пальцев на руках и ногах не хватит. А еще у него вон, сколько наложниц и у каждой по несколько их, рожденных от слюба с Ясноликим. Но знал гонец и то, что среди многих есть дети кровные и наикровнейшие, каганова опора и надежда. Что если среди семи, которых забрала язва, объявятся и родные ему? Гнев великого Баяна не знает тогда границ, а в гневе он на все способен.

— О, мудрый и милостивейший среди милостивых! — нашелся, наконец, гонец. — Пощади меня, бестолкового. В скорби и спешке не расслышал и не узнал, кого из сыновей твоих постигла смерть. Одно знаю: семь их забрали.

— Дандоло, Икунимон живы?

— Эти живые. Дандоло, Икунимона, брата Калегула видел. За других не знаю.

— О, Небо! — Баян переступил ползающего у его ног гонца и пошел твердой поступью к выходу. Вероятно, намеревался сесть на жеребца и скакать в ту сторону, где Сингидун и переправа при Сингидуне, но быстро одумался и круто повернулся к верным.

— Скачите кто-нибудь к переправе и узнайте, кого из моих сыновей забрал мор. Предводителям турм скажите: ни турмы, ни пленных через Дунай не переправлять. Пусть ведут всех в верховья Саввы, переправятся там на наш, аварский, берег и встанут лагерем. Авары — своим, пленные — своим, и пока не убедятся, что погасла язва, лагерей не покидать. Слышали, что сказал?

— Слышали, предводитель.

Все-таки изрядно был смущен тем, что принесли из-за Дуная. Ходил просторно перед палатками и метал молнии. То злился неизвестно на кого, то умолкал и лишь взгляды яростные бросал на встречных.

— Где тот, что принес нам эти злые вести? — остановился и спросил первого, что попал на глаза.

— Проводили вместе с твоими гонцами, Ясноликий.

— Хорошо сделали. Палатку эту сломать и сжечь, поставить другую и в другом месте. Ни одного из тех, что прибывают из-за Дуная, далее переправы при стойбище не пускать. Слушайте их на расстоянии десяти степеней и поворачивайте назад. Кстати, где эти турмы, которые шли паннонским берегом Дуная?

— Пошли по стойбищам.

— Проклятье! Среди них были пораженные язвой?

— Не слышали такого. Они заранее отобрали слабых и оставили их до ухода отдельной турмы.

— Это полбеды. Там, при язвленных, пусть остается и турма. Остальные пленные где?

— В овраге за Берестовой рощей.

— Убрать, и немедленно. Ближе, чем на сотню стадиев к стольному стойбищу никого не подпускать!

Не стал ждать, пока сломают и поставят новый шатер. Сел на жеребца и отправился в степь. Как надолго, никто не знал, даже те, кому положено ведать. И куда — тоже оставалось засекреченным. А вернулся — ничего утешительного не привез. Стойбищу велено было принять траурный вид и готовиться к почтению умершим.