Дмитрий Мищенко - Лихие лета Ойкумены

Получилось, как ожидалось, хотя и не совсем. Те из склавинов, что сидели за возами, защищались упорно, так упорно, что павшие перед повозками обры и их кони стали еще одним заграждением. И все же выстояли. Ибо обры тоже явили в той сече не меньше, чем они, склавины, упорство. А еще изобретательность: не пробившись через заслон за день, воспользовались ночью, разбросали, убрав стражу, повозки у реки и хлынули в тот пролом в склавинский заслон всем конным наводнением.

Что произошло потом, не многим суждено было видеть. Порубив всех, кто был в лагере и попал под руку, обры ни на секунду не остановились. Вероятно, за день еще видели и знали: это не те сокровища, на которые зарятся. Те где-то там, позади разгромленного лагеря, поэтому тем воспользовались, что рассвело уже, и бросились на поиски плена, повозок с сокровищами. Кто — в ближайшие ущелья между гор, кто, преодолевая не далее, как позавчера пройденный склавинами путь.

Вожделенного плена не нашли на том пути, зато встретились с очередным заслоном склавинов, на раз таким, что пришлось встать и подумать, как пробиться сквозь него. А пока думали, склавины успели преодолеть необходимый путь и запереть аваров в горах.

Когда Ателу поведали о том, он не поверил.

— Этого не может быть.

— Так есть, предводитель. Склавины обошли нас за горами. Они отходят от Фессалоник всей ратью, их здесь тьма.

— Откуда знаете? Кто сказал такое?

— Схваченные нами склавины.

— Не, правда, это. Ложь! Вас вводят в заблуждение. Сколько тех, что встали заслоном на путях до городка Сардык?

— Не знаем.

— Так узнайте! То, наверное, из Склавинии поступила славянам помощь. А помощь — не та сила, которую должны бояться.

Метался, будто загнанный в ловушку зверь. И верил: не может быть, чтобы ему уготовили здесь наихудшее. С ним вон, сколько воинов — шестнадцать турм. Разве такой силе можно заступить путь, или такую силу сдержит кто-то и одним, и вторым заслоном? Сметет, как детскую запруду на пути сточных вод… Впрочем, не рвался вперед, ждал, когда придут и скажут: «Правда, твоя, хакан-бег, тех, что заслонили нам путь, мизер. Мы сломаем им шею и теми турмами, что имеем при себе».

Но, увы, не объявлялись оттуда вестники и не радовали приятными вестями. Другого дождался хакан-бег: склавины, прикрывавшие плен, расступились перед своими тысячами, и те, разворачиваясь, рядами пошли на аваров.

Выбора не было. Пришлось садиться в седло и звать за собой, всегда готовых откликнуться на его зов, турмы.

Долина, в которой сошлись две конных силы, не была слишком уж узкой, позволяла уходить, позволяла и обходить супостата. Зато выйти из нее мог только победитель. Все остальные пути заказаны. За плечами у одних стояла обязанность — любой ценой отомстить аварам за погибель так удачно начатого дела, за плечами других — злая Обида, и коварная мания, которой все позволено, если вздумали наказать. Захотела затуманить предводителю аваров легкой победой над склавинами мозги — затуманила, захотела лишить рассудка, когда решился выходить и становиться в горах заслоном — лишила. Теперь и хотел бы Ател поступить осмотрительно, быть хитрее и дальновиднее, но напрасно. Один остается выход — рубиться, иметь то, что меньше всего хотел, — кровавую сечу.

Длилась она день — и не явила победителя, продолжалась второй, третий — и снова не явила. На четвертый не хотелось, уже, и выходить на поле боя. Видел же: не с кем. А вышел и бился, ни о чем не думал уже: выстоять бы до ночи. Ночью соберет остатки и решится пробиться сквозь один из заслонов.

Немногим аварам повезло вырваться из петли, что накинули на них склавины, — лишь единицам. Атела же не досчитались среди них, как не досчитались и четырех Баяновых сыновей, которые были под рукой Атела.

Когда те, кому посчастливилось вырваться из кровавого боя, постигшей их в горах, прибыли в остальные аварские турмы и огласили предводителей, какая погибель постигла родичей, тарханы не стали испытывать судьбу и думать о возмездии. Отступили с пути и лишь издали наблюдали, как двигался склавинский обоз в том направлении, где Дунай, какая сила шла у них впереди полона, позади, рыскали по окрестностям. Биться с такой силой, нечего было и думать.

Предводители турм собрались на совет.

— Что скажем кагану, когда вернемся?

— Прежде должны определиться, кто скажет. Атела нет.

Тарханы переглянулись и, не сговариваясь, задержали взгляды на младшем брате Ясноликого — Калегуле, а уже потом — на сыновьях Баяна, их здесь немало, кроме павших в бою со склавинами, среди тарханов только два — Дандала и Икунимон. Что кто-то из этих трех должен стать на место Атела, сомнений не было, пожалуй, ни у кого. Кто решится предстать сейчас перед каганом и доложить ему: «Карай, как знаешь, Ясноликий, успехами в походе не порадуем. Шестнадцать турм потеряли в бою со склавинами, и все напрасно. Вынуждены были отступить на их пути». Лишь кто-то из кровных повелителя может решиться на это. Но кто — вот загвоздка. Если начистоту, все хотели бы видеть хакан-бегом аварского войска Икунимона. Он и витязь непреодолимый, и на ум острый, и на характер веселый; не было еще такого, чтобы был кем-то из супостатов бит, хотя ходил в огонь и в воду. Но, увы, слишком молод еще, может, именно поэтому легкомыслен иногда. Дандала старший и рассудительный, но еще, не такой своевольный, как Икунимон. Этот не скажет: «Я решил — и будет так». Что касается Калегулы, то ему и вовсе пристало стать на место Атела, а не станет: его не любит Ясноликий.