Дмитрий Мищенко - Лихие лета Ойкумены

А они тянули почему-то. Этим пользовались гусляры и зарабатывали на жизнь игрой и пением или разгоняли скуку человеческую и рассказывали скучающему народу байки в сопровождении тех же гуслей. Светозарко имел и свои за плечами, однако не вынимал их из мешка — разве гоже ему, малолетке, соревноваться с седыми, а то и белыми, как лунь, старцами, знающими все, что знает народ и являются мудростью народа? Стоял около одного и, молча, слушал, стоял около другого — и тоже слушал. И потешался, слушая, и мотал, что пели или рассказывали, на ус.

Княжич Светозарко был, пожалуй, слишком внимателен к пению старого, а может, и был заметно вдохновлен тем, что слышал из его уст, — гусляр положил на него глаз раз, положил второй и положил руку на струны.

— Откуда будешь, молодец? — спросил благосклонно.

— С Тиверии, достойный. Из города Черна, что на Тиверии.

— О! Так издалека прибыл. Сам или с отцом?

— С братом.

— Играешь? — кивнул на мех за плечами.

— Учусь только.

— И кто твой учитель?

— Мир, вокруг. И птицы поднебесные. Старый застыл удивленно.

— Ну, сыграй нам что-нибудь, Давай, послушаем.

— Ой, что вы, — смутился отрок. — У меня так не получится, как у вас. Только в стыд вгоню себя своей игрой.

— Играй, как получится. Не на гонках — ведь мы. И юный еще, никто тебя не осудит.

— Я еще на сопели играл себе, — оправдывался, а тем временем снимал мех с плеч, доставал гусли. — На гуслях немного приходилось, так, как вы, не могу.

Не только гусляр, все, кто был вокруг, не ехидничали, сидели или стояли сосредоточенно и с интересом ждали. То ободрило отрока. «Что же им спеть? — думал, а тем временем перебирал струны. — Разве то, что не давало спать, пока не вылилось мелодией и не стало песней? Страшно почему-то, однако лучшей у меня, пожалуй, и нет».

Поиграл сначала, проверяя, как воспримет окруживший народ его песню на мелодии, а потом подал и голос:

Старый гусляр слушал пение Светозара с закрытыми глазами. Отрок тогда только заметил это, как прервал пение, а с пением и игру на гуслях. Заметил и смутился, однако ненадолго. Ибо гусляр улыбнулся и тотчас сказал:

— Вон ты какой! Чья же это песня? Среди поселенцев услышал или от кого-то из калик перехожих?

— Как вам сказать? Сама сложилась.

— Сама? Тебе, то есть принадлежит? Из твоих уст пошла?

Не стал ждать объяснений — без них, наверное, понял, что и как, поднялся, кряхтя, на ноги, взял Светозара за руку.

— Пойдемте. Пойдем, молодец, покажу тебя учителю нашему старейшине гусляров Будимиру. Пусть услышит тебя и побеседует с тобой.

Светозар не сопротивлялся, попросил лишь разрешения положить гусли в мех и пошел вслед за предводителем своим. Как же он был удивлен, когда увидел — старейшина гусляров слепой. Играл, когда приблизились, на гуслях, пел больным голосом, однако слепой был. Поднял непривычно высоко голову и смотрел в никуда невидящими глазами.

Гусляр-предводитель не остановил. Встал неподалеку и Светозару повелел встать и ждать удобного случая. А Будимир пел и пел, не так голосом очаровывал всех, кто был вокруг, как мелодией, добываемой из струн. Казалось, до сердца достают, словами говорят они у него.