Раффи - Самвел

Он приказал слуге сменить постель.

Слуга подошел, собрал разостланную в углу и промокшую от сырости солому, которая прилипла к полу, и взамен нее положил сухую.

— Изысканными яствами я украшу сегодня стол моего государя, — сказал тюремщик, снова обращаясь к узнику. — Да не подумает он, что персы не гостеприимны; пусть забудет он все те роскошные яства, которые подносили ему в его дворце.

Слуга положил на пол возле соломы кусок ячменного хлеба и поставил сломанный черепичный сосуд с водой.

— Приятного аппетита, царь-батюшка. Будьте здоровы, государь! — сказал тюремщик и, кивнув головой, удалился.

— Наглец! — процедил на этот раз заключенный.

Железная дверь снова закрылась, узник остался один в каменном подвале.

Несколько минут он молча ходил из угла в угол, затем остановился и обратился к неподвижной статуе:

— Слышишь, Мамиконян тер, как непрестанно мучают твоего царя, как непрерывно терзают его сердце? Перс, совершенно лишенный великодушия, привык в своем доме оскорблять гостя. Чем виновато это жалкое пресмыкающееся, которое из своих дерзких уст исторгает здесь брань? Ему велели, ему приказали! Низкий и бесчестный Шапух! Учинить такую гнусность! Не на поле битвы, не при осаде городов достался я тебе! Ты пригласил меня как гостя, и вот свое гостеприимство подменил обманом… Изменник! Разве в этом величие государя и царя царей? Вероломной дружбой обмануть соседа и союзника и заманить его в капкан! Чего только ты не предлагал мне, чего только не обещал? Предлагал мне в жены свою дочь, обещал выстроить на каждой остановке по пути от границ моего государства до твоей столицы Тизбон дворцы, чтобы я всякий раз, направляясь к тебе, останавливался в собственных палатах. Вот твое обещание! Взамен дворцов ты подарил мне этот каменный подвал! Вечное проклятие моим нахарарам! Пусть гложет их всю жизнь раскаяние и стыд за то, что довели меня до такого состояния. Не будь их раздоров, не попал бы я в твои сети, вероломный Шапух!

Так изливал он горечь своего сердца, но Мамиконян тер не слышал его. Царь сел на свежую солому, продолжая смотреть на неподвижную фигуру. Грустные воспоминания напомнили ему об одном событии.

Однажды вошел он в конюшню Шапуха посмотреть царских коней. Главный конюх бросил на землю охапку сена и с персидской наглостью обратился к нему: «Вот трава — садись на траву, царь армянских козлов».

Но конюх немедленно поплатился за свою наглость. Герой, который теперь неподвижно стоит здесь и хладнокровно выслушивает издевательства тюремщика над его царем, выхватил тогда меч и надвое рассек голову конюху. И теперь еще его рука держала меч, но, увы, она была недвижима.

— Поношение! Злейшая насмешка!.. — воскликнул узник в сильном волнении и поднялся с места. — Вот передо мною олицетворение мощи Армении!.. Военачальник ее рати, который заставлял трепетать всю Персию. Его поставили здесь, чтобы он, как вечный укор, напоминал мне о тяжкой утрате. Но ведь этот герой, подобно мне, тоже стал жертвой подлого вероломства персов! Разве он пал в бою?..

Он сделал несколько шагов и простер руки к статуе. Но цепи не пускали его дальше.

— О, дорогой Васак, — ласково продолжал узник, — все изменили мне, все покинули меня, только ты не покинул своего государя. Ты разделял его славу, разделяешь теперь и его позор. Долг, честь, любовь к родине толкнули тебя на самопожертвование… И как подлинный герой, ты геройски увенчал свою смерть…

Неподвижная статуя, к которой он обращался с этими словами, представляла собой спарапета Армении Васака Мамиконяна, дядю Самвела и отца Мушега. К ней обращался государь Армении — царь Аршак. Обманным путем заманив их в Персию и заключив Аршака в эту крепость, Шапух повелел убить спарапета, снять с него кожу, набить травой и поставить перед царем в темнице. Теперь на каменной подставке перед Аршаком стояло чучело спарапета. Никакое горе, никакая печаль так не терзали сердце лишенного трона царя, как эта безгласная статуя, которая своим молчанием еще сильнее напоминала ему о потерянной славе. Как военачальник, он олицетворял попранную военную мощь Армении, сломленную персидским вероломством. А как храбрый полководец, в течение десятков лет блестяще побеждавший персов, напоминал о величии своего царя — величии и славе, олицетворением которых являлся и он сам. Все пропало, все погибло! Теперь лишь постоянные муки и грустные воспоминания были неразлучными спутниками несчастного царя, который, подобно закованному в цепи Артавазду, был заточен в этой мрачной каменной темнице, похожей на могилу. Эта темница давила и медленно душила его.