Раффи - Самвел

— Крепость побежденного Меружана вручаю славнейшему победителю. Прими ключи, тер Рштуника. Твой покорный раб и вверенное мне крепостное войско — мы преклоняем головы перед твоим мечом и уповаем на твое милосердие.

Раздались многократные победные крики.

Князь Рштуника принял ключи и сказал:

— Ваши головы будут спасены, а ты и твоя крепостная стража полностью заслужите мою милость, если укажете, где томится княгиня Рштуника!

— Сейчас вам ее покажут! — раздался голос сверху, заглушенный общим шумом.

То был голос Вагана Мамиконяна. Он стоял один наверху и в бессильной злобе наблюдал за тем, что происходило вокруг. Убедившись в том, что крепость сдана, он обратился к своим людям и подал им какой-то таинственный знак, а сам удалился…

Вскоре на одной из западных башен цитадели повисло белое тело, которое сияло, как снег, в первых лучах солнца… Все взглянули туда и застыли от ужаса.

Не ужаснулся только князь Мамиконян. С грустью посмотрел он на безжизненный труп, отвернулся и, с трудом передвигая ноги, направился к северной стороне цитадели. Мир для него погрузился во мрак. Почти бессознательно он подошел к одной из комнат с железной дверью, выдолбленной в скале. Вынул из кармана маленький ключ и открыл дверь. Войдя, он запер за собой железную дверь. В углу комнаты на полу была квадратная плита, ничем не отличавшаяся от других. Он наступил на ее край, от нажима плита поднялась открылось узкое отверстие, ведущее в подземелье, через которое мог пройти лишь один человек. Обеими руками он оперся о края отверстия и опустился в подземелье. Плита за ним закрылась.

Это был подземный ход, служивший для бегства.

Почти в то же самое время, когда отец спускался в потайной ход, к большим воротам Вана подъехал его сын Самвел. Внимание молодого человека прежде всего привлекли два крылатых вишапа, стоявшие по обеим сторонам ворот. Эти замечательные творения искусства теперь были разбиты. Он вошел в ворота. Сожженный город все еще дымился в догоравшем пламени.

Взор Самвела приковался к башне. Покачивающееся белое тело сияло, как снег, в первых лучах солнца.

— Что это? — в ужасе воскликнул он.

— Это тело княгини Рштуника, — ответили ему.

— Кто ее повесил?

— Ваган Мамиконян!

— Каин!.. — воскликнул несчастный юноша, закрывая лицо руками. — Тот убил брата, а ты свою племянницу!

В главном соборе города Хадамакерта продолжалась литургия. Хотя день был не праздничный и не воскресный, церковь была полна народу.

Против алтаря в правом углу церкви возвышался закрытый придел, поддерживаемый четырьмя мраморными колоннами. Передняя стена придела представляла собой золоченую решетку, покрытую изнутри плотными шелковыми занавесями; внутренность придела была недоступна постороннему взору.

Пол был устлан дорогими коврами; в углу стояло богато украшенное сидение. Пожилая женщина, сообразно обрядам литургии, то делала поклоны и молилась, то вставала на колени и земно кланялась, то садилась и с глубоким волнением слушала молитвы. Она была воплощением религиозного благочестия.

Никогда еще ее религиозные чувства не были так пламенны, а мольбы проникнуты такими чувствами перед священным престолом, как сегодня. Она выглядела удрученной, будто находилась в горести, по печальному лицу молящейся текли обильные слезы.

Это была княгиня Васпуракана, мать Меружана Арцруни.

Придел, в котором уединилась княгиня, был фамильной молельней рода Арцруни. Соорудив кафедральный собор, они отвели эту молельню для княжеского дома.

Она встала, когда по окончании службы в молельню вошел священник, служивший обедню, и поднес ей просфору. Взяв просфору, она поцеловала руку священника. Теперь уже ее печальное лицо и кроткие глаза, которые выражали беспредельную доброту, смотрели более спокойно, вызывали почтительное отношение. Она сочетала в себе благородные черты аристократки с благочестием христианки.

— Как здоровье твоей дочери, батюшка? — спросила она. — Мне говорили, что она очень больна.

— Теперь ей лучше, княгиня, — ответил священник. — Опасность миновала. Своей жизнью она обязана тебе, княгиня. Если бы ты не прислала спешно придворного лекаря, я лишился бы моей единственной дочери. Да продлит господь твою жизнь, княгиня, за то, что ты так заботлива к другим!

— Это моя обязанность, отец. Все они — мои дети, — ответила она. — Сожалею, что в ближайшие дни я буду занята и не смогу посетить больную.