Эдвард Радзинский - Наполеон

Я швырнул бумажонку на стол! Они безумны! Возвращать Бурбонов?

В это время Коленкур закончил первые переговоры с «моим братом Александром». И привез мне их результаты… Византиец хитрил – он обещал «попытаться (это слово особенно мне запомнилось) уговорить союзников сохранить корону за Римским королем, но за это…»

Коленкур не посмел продолжать.

«Так чего же они от меня требуют за это?»

«Больших жертв… чтобы сохранить корону вашему сыну. Отречения, Сир… «Иначе на трон сядут Бурбоны», – так сказал Александр».

«Как? И он тоже думает об этом? – Я расхохотался. – Бурбоны во Франции? Да они и года не продержатся!.. Они там все с ума посходили! Они забыли, что была кровавая революция… для того, чтобы во Франции не было никаких Бурбонов! Навсегда!»

Коленкур молчал… Он привез мне прокламацию союзников. Они составили ее перед тем, как войти в Париж. «К вам обращается вооруженная Европа, собравшаяся у стен вашей столицы… – так нагло писал этот вонючий австрияк князь Шварценберг, который в русскую кампанию, командуя австрийским корпусом, бездарно погубил своих солдат. – Мы обязуемся сохранить ваш город в целости и сохранности…»

Еще бы! Они готовы были обещать что угодно, только бы меня прогнали. Ибо, даже войдя в Париж, они по-прежнему меня боялись!..

Утром я вновь собрал маршалов – ни я, ни они еще не знали о предательстве Мармона. Но зато они узнали от Коленкура о разговоре с русским царем. И все они – Ней, Макдональд, Лефевр… все, кому я дал титулы, славу, состояния, молча смотрели на меня, ожидая отречения.

Но я сказал: «У нас семьдесят тысяч солдат в строю!» Как я надеялся увидеть в их глазах знакомую жажду битвы… этот огонь! Ну хотя бы огонек… отблеск вчерашней славы… Но на лицах был только страх – они смертельно боялись, что я снова позову их в бой! И, перебивая друг друга, заговорили о выгодах моего отречения… Глупцы! Три месяца я вел успешную войну, имея лишь жалкие остатки моих войск. И тем не менее союзники заплатили дорогую цену – восемьдесят тысяч их солдат лежит в полях Франции. Если бы Париж продержался еще сутки, ни один немец не ушел бы обратно за Рейн!..

Я сказал это маршалам. Но они были непреклонны в своей трусости.

«Франция устала, Сир, – сказал «храбрейший из храбрых» герцог Эльхингенский. – И армия не хочет более воевать».

«Армия подчиняется мне!»

«Армия подчиняется своим генералам, Сир».

Это была открытая угроза. Но я не мог позволить им опозориться – предать меня перед всем миром. И я помог им.

«Хорошо… Итак, господа, во имя счастья моего народа я согласен пожертвовать его величием. Ибо это величие может быть добыто только усилиями, которых, как вы сейчас заявили, я более не вправе требовать от сограждан. Ну что ж, Франция действительно щедро отдавала мне свою кровь. Так что успокойтесь, господа: я проиграл – я один и должен страдать. Я согласен отречься. Вам не придется больше проливать кровь на полях славы, вы захотели покоя, что ж, получайте его! Но запомните то, что я вам сейчас скажу. Мы с вами не из тех, кто создан для покоя, и мирная жизнь на пуховых подушках скосит вас куда быстрее, чем война и жизнь на бивуаках!»

Уже подписывая отречение, я все-таки сказал: «А может, пойдем на них? Ведь мы их разобьем!»

Но мои маршалы испуганно молчали… Запишите, Лас-Каз: если бы они не предали меня, я в несколько часов выгнал бы союзников из Парижа и восстановил свое величие!.. Сейчас я стыжусь своего отречения – это была моя слабость, вспышка темперамента, подавленная ярость. Запишите: император был охвачен презрением, отвращением к своим вчерашним соратникам. И то, что произошло далее, случилось из-за этого…

В Фонтенбло есть комната на первом этаже, с окнами в шумный двор. Еще будучи Первым консулом, я всегда занимал ее. Жесткая кровать, похожая на походную, колокольчик, которым я звал секретаря посреди ночи, когда мысли приходили в голову… Там, на столике рядом с кроватью, я и приготовил пузырек с опиумом. Да, я решил умереть императором. Пусть не от руки врага, раз Господь мне этого не позволил, а от собственной руки… Но Он не дозволил и этого. Яд не подействовал, хотя были невероятные мучения. Привели медика, я просил дать мне еще… но, конечно же, он не дал. И слава Богу! Никогда не прощу себе этого! В подобном конце не было бы величия, только жалкая человеческая слабость. Герой должен бороться до конца… Тот, кто управлял судьбами человечества, не смеет быть похожим на проигравшегося игрока. Борьба до конца, непреклонность – вот удел тех, кто бросает вызов судьбе!..