Валерий Замыслов - Каин - Антигерой или герой нашего времени?

Ванька — весь в отца — черноглазый, шустрый и крепенький, как молодой дубочек. В деревеньке есть ребята и повзрослей его на пару лет, но Ванька не уступает им в силе.

Боролся Ванька и с пятнадцатилетними, те — на голову выше, но Осипов «дьяволенок» вцепится как клещ и с ног его не свалишь. Дивилась ребятня!

Меж своих же одногодков Ванька слыл забиякой: то кому-нибудь нос расквасит, то по чреслам орясиной шарахнет, — лучше не связываться. А некоторые огольцы и вовсе Ваньку недолюбливали за живодерство: раз рыжему коту хвост топором отрубил, а собачонку, укусившую его за ногу, связал оборами от лаптей и кинул в реку Сару,

Один из огольцов, сын попа-расстриги [3] Поп-расстрига — служитель религиозного культа, лишенный сана. (ВСЕ СНОСКИ РОМАНА ЛУЧШЕ ВСЕГО ПЕРЕНЕСТИ В КОНЕЦ КНИГИ) , пожалевший собаку, сердито крикнул:

— Каин! Зачем Жульку загубил? Каин!

Вот с той поры и прилипла к Ваньке Осипову злющая кличка.

Убийство безобидной дворняжки вызвало недовольство мужиков. Те пришли к Оське и попросили выпороть непутевого сына.

— Сам ты, Оська — мужик ладящий, но Ванька твой — чище разбойника. Выпори его, дабы на всю жизнь запомнил, как Божью тварь губить.

— Выпорю, мужики. Будет, как шелковый.

Оська слов на ветер не кинул, и так отстегал вожжами Ванькино гузно, что тот неделю не мог на лавку сесть. Но вот что диво: хлестко, с оттяжкой бил отец, но Оська даже не пикнул, лишь зубами скрипел.

— Терпелив ты, однако, Ванька, — сказал в заключение порки родитель.

Ванька лишь сверкнул на отца злыми дегтярными глазами.

Была в «дьяволенке» еще одна занятная черта: изощренное (не по годам) умение чего-нибудь стибрить, особенно тогда, когда ребятне предстояло оголодавшее брюхо чем-то набить.

Ванька ловко с чужого огорода и репу стянет, и, не сломав ни единой ветки, спелых яблок под рубаху набьет, и все-то получается у него тихо, бесследно, словно сам сатана ему помогает.

— Здорово своровал, Каин, — пожирая плоды, нахваливали дружка сорванцы. (Ванька на кличку не обижался: напротив, считал ее громкой и дерзкой). — Но воблу тебе у соседа не стянуть.

— Пустяшное дело, — шмыгнул носом Ванька. — Ночью воблу сниму.

И снял, и вновь никаких следов не оставил.

Сосед Тимоня разводил руками:

— Чудеса, Оська. Лавка-то моя, на коей сплю, под самым оконцем, даже пузырь намедни лопнул, я даже шороха не услышал.

— Так ты спал мертвецким сном, Тимоня.

— Не спал, Оська, вот те крест! Всю ночь зашибленная нога спать не давала. Лопух привязал, а проку? Воблу жалко, вместе с тесемкой кто-то упер… Уж, не твой ли пострел руку приложил?

— Побойся Бога, Тимоня. Он всю ночь на полатях дрыхнул.

— Чудеса, — крякнул в куцую бороденку сосед. - Каждый вершок вокруг избы оглядел. Чисто сработано, будто черти унесли.

Ловок, по-кошачьи ловок был Ванька. Ночью он так тихо спустился с полатей и вышел из избы, что ни отец, ни мать не услышали.

Воблу уплетали на другой день в заброшенном овине. Ванька никогда не жадничал, всегда охотно делился добычей со своей ватажкой.

— Да как же ты сумел воблу снять? — спросили огольцы.

— С Тимониной крыши. Из ивовой ветки крючок смастерил, и вся недолга.

— Ну и ну! — изумились огольцы Ванькиной сноровке.

Федор Столбунец, с удовольствием поедая мясо рябчиков и утирая вышитым платочком большие влажные губы, изрекал:

— Птицу и медок в Ростов на торги не возишь?

— Какое, батюшка Федор Калистратыч? Далече до Ростова. Туда птицу, опричь чеснока и лука, из окрестных сел привозят. Все, что добуду, в оброк идет.

— Бедно живешь, бедно. Сидишь в курной избенке и кроме леса белого света не видишь.

— Так, ить, все так живут.

— Все да не все, Оська. Ты бы поглядел, как на Москве честной народ живет. Хочешь в Москву?

— В Москву?.. Чудишь, батюшка. Куды уж нам со свиным рылом в калашный ряд? Там, чу, за одну бороду надо алтын отвалить.

— Не алтын [4] Алтын — три копейки , а две деньги [5] Деньга — старинная медная монета достоинством в полкопейки. — со всякого мужика при проезде через заставу в город или из города. Уплатил пошлину — и получай знак в виде жетона.

— Сурьезное дело.

— Воистину, Оська. Государь Петр Лексеич, царство ему небесное, был строг. С мужика — две деньги, с боярина — аж сто рублей.

— Да откуда такие деньжищи даже у боярина? — ахнул Оська..

— Для московского боярина это не деньжищи, — усмехнулся приказчик. — И поболе могут отвалить, коль пожелают по старине бороду носить, но таких на Москве все меньше остается, ибо сам Петр Лексеич, бывало, на западный манер без бороды ходил.