Любовь Воронкова - Сын Зевса

Антипатр явился не сразу. Вошел хмурый, суровый, поклонился сдержанно.

— Говори правду, — потребовала Олимпиада.

— Я не знаю правды, — ответил Антипатр.

— А что же ты знаешь? Что там за гонцы были? Где Александр? Где его войско? Ведь они же сказали тебе?

— Я не верю тому, что они сказали.

Олимпиада поднялась, подошла к нему, жадно глядя в его глаза.

— Ты не лжешь мне?

На ее страшно побледневшем лице резко обозначились пятна румян и черные линии бровей. Вместо живого лица на Антипатра глядела трагическая маска с горящими глазами. Антипатр слегка отстранился.

«Испугалась! — подумал он. — Вот когда по-настоящему испугалась… Если так случилось, как говорят, то мщение не замедлит!»

— Я знаю, я знаю, о чем ты думаешь! — сказала Олимпиада. — Я вижу твои мысли. Если погибнет мой сын, погибну и я. Но ты скажи мне — жив ли он? Я приказываю! Я приказываю тебе, слышишь?

— Советую тебе молчать, — сказал Антипатр. — Это будет самое разумное, пока не узнаем настоящей правды.

— Запри ворота. Все ворота. Все входы. И везде поставь стражу. Отряды поставь. Побольше стражи. И немедленно пошли гонцов к Александру!

— Ворота заперты. Гонцы посланы.

— Приведи сюда войско, ведь царь Александр оставил тебе войско.

— Этого я не сделаю.

— Я приказываю!

— Нет. Я буду поступать, как найду нужным, пока царь Александр не снимет с меня обязанностей правителя Македонии. — Антипатр поклонился и вышел.

Наступила ночь, быть может самая страшная ночь в жизни Олимпиады. Фрески на стенах ее покоев таяли, исчезали как дым, и перед ее глазами являлась мрачная долина в иллирийских горах. И в этой долине, стесненной скалами и дремучим лесом, лежало убитое македонское войско. Лежат македоняне, и среди них ее светлокудрый сын, царь македонский…

Она выбегала из душной спальни, охваченная дикой мыслью — пусть запрягут коней, она поедет туда и поднимет тело своего сына!

Ланика успокаивала ее, уводила обратно в комнаты. Тогда Олимпиада требовала, чтобы Антипатр немедленно явился к ней. Пусть он идет в Иллирию с войском! Пусть он идет и отомстит варварам за своего царя! И пусть привезет тело Александра!

Но Антипатр не являлся.

И тогда ужас охватывал Олимпиаду. Антипатр изменил. Он теперь с линкестийцами. Они договариваются убить ее. Она слышит их голоса за стенами, они идут отомстить за сыновей Аэропа, казненных по ее наущению. Они растерзают ее сейчас!

— Никого нет, — убеждала ее Ланика. — Стража стоит на стенах. Все тихо.

Да, Ланика права. Все тихо.

— Ланика, ступай прикажи — пусть дадут мне лошадей. Я поеду в Иллирию. Милый сын мой лежит убитый, а я здесь… в бездействии!

— Я не хочу этому верить, — отвечала Ланика, — дождемся гонцов.

— Но линкестийцы убьют меня этой ночью! Ты слышишь, как они кричат на улице? «Она ответит нам за смерть Клеопатры и ее сына!» Они хотят отнять у меня царство!

— Никто не кричит на улице, — возражала Ланика. И думала, сокрушенно качая головой: «Может быть, сын ее убит, а она думает о царстве!»

— Им не удастся! — повторяла Олимпиада. — Я жена царя македонского и мать царя македонского, они не вырвут Македонии из моих рук! — И тут же громко стонала: — О, Александр! О, мой сын! О, Александр!

Ланика плакала:

— Хоть бы поскорее утро!

Не спал в эту ночь и Антипатр. Бремя государства лежало на его плечах. Сам вооруженный, он держал под оружием и войско, оставленное ему Александром. На границах он поставил форпосты. Антипатр знал, что вся Эллада кипит сейчас, как котел; Александр убит — долой македонян!

А по горным дорогам к пограничной крепости Пелию скакали его гонцы. Им дан был твердый приказ: увидеть Александра живым или мертвым, увидеть своими глазами и немедленно вернуться.

Если увидят его живым — пусть рассказывают об этом повсюду. Если увидят мертвым — пусть скажут об этом только ему одному, Антипатру.

И теперь, объезжая с отрядом сторожевые посты, Антипатр думал лишь об одном, ждал лишь одного — возвращения гонцов. Что скажут они ему? Какую весть привезут?

Уже давно миновали те майские дни, когда ушел в страну варваров Александр. Уже летние месяцы плывут один за другим. Пора бы, пора возвратиться…

Серебристое сияние жаркой летней ночи было полно затаенной тревоги и смятения.

Македония ждала новых вестей из Иллирии и решения своей судьбы.

В эту же ночь к воротам старого эллинского города Фивы подъехало несколько всадников, закутанных в плащи. Подъехали тихо, чтобы их не услышала стража македонского гарнизона, оставленного Александром в фиванском кремле Кадмее. И хотя ночь была светлой и стража на стенах крепости не спала, никто не слышал, как открылись тяжелые городские ворота и неизвестные въехали в город.