Любовь Воронкова - Сын Зевса

Александр предстал перед амфиктионами в блестящих воинских доспехах, но без шлема, с открытым лицом. Его юношеский голос, звонкий и чистый, был слышен далеко и отчетливо. Пелопоннесцы пришли настороженными, враждебными, готовыми к отпору, хотя и скрывали свою враждебность, увидев на своей земле македонское войско. Но, слушая Александра, они, сами не понимая, как это случилось, прониклись расположением к юному царю.

Александр говорил по-эллински.

— Вы уже решили, эллины, что справедливо было бы наказать персов за все то зло, которое они причинили Элладе. Отец мой царь Филипп готов был выполнить вашу волю и выступить в поход, но вы знаете, почему он этого не сделал. Вы вручили царю Филиппу командование нашими объединенными войсками, но царь Филипп умер. Теперь я, царь македонский, прошу вас предоставить это командование мне, сыну Филиппа.

Амфиктионы нашли, что все правильно и справедливо. Они ведь уже признали вождем царя Филиппа, так почему же отказывать в этом царю Александру? Что изменилось? Только имя царя-полководца. Слава о военной доблести Александра эллинам уже была известна со дня битвы при Херонее. А самое главное, о чем думали с опаской, но о чем умалчивали, — непобедимая македонская фаланга уже стоит здесь, в Элладе. Этого тоже без должного внимания оставлять было нельзя.

Амфиктионы согласились признать Александра вождем и вручить ему командование объединенными эллинскими и македонскими войсками.

Гегемония была дарована Александру общим постановлением союза амфиктионов.

Когда совещание закончилось, Александр простился с амфиктионами ласково и почтительно.

Итак, царь македонский Александр получил гегемонию — верховное командование объединенными войсками. Но к походу в Азию еще столько препятствий! Из Афин, из Беотии все время приходят неприятные и оскорбительные вести. Фивы восстали, они почувствовали поддержку других городов. В Афинах Демосфен требует войны с Александром, которого называет мальчишкой и маргитом. В Элладе появляются письма персидского царя Дария, призывающие эллинов к восстанию против Македонии. Дарий обещает золото, много золота в помощь эллинам, — так он боится войны с Македонией. Однако эллинские государства не принимают персидских денег, они не продаются.

Одна лишь Спарта приняла персидских послов и согласилась помочь персам…

— И Демосфен принял золото Дария, — сообщили Александру тайные вестники, посланные из Афин. — Персидский царь прислал ему триста талантов, сказав: «Расходуй их по своему усмотрению. Но в моих интересах».

— В интересах персов! — возмутился Александр. — Пускай лучше персы, чем мы?

— Персы купили его! — хмуро сказал Гефестион. — Демосфен продался им!

— Нет, — возразил старый Антипатр, — я не люблю Демосфена, но должен сказать правду: Демосфена купить нельзя. А деньги у перса он берет лишь для войны с нами. Персы сейчас не грозят Афинам. А царь Филипп грозил. И ты, Александр, грозишь.

— Я не собираюсь разорять Афины!

— Ты их не будешь разорять. Но верховную власть над ними возьмешь. Вот этого-то они и боятся пуще всего.

Гора забот обрушилась на голову двадцатилетнего царя. Гора препятствий закрыла пути его стремлениям. Но это не смущало его, а только сердило. Он мог бы и сейчас подчинить Фивы и обезоружить Афины. Он знал — эти города не готовы к войне. И Спарта тоже еще не обрела своего прежнего могущества после того, как Эпаминонд разорил ее. В Кадмее, в Халкиде, на Эвбее, в Акрокоринфе еще стоят македонские гарнизоны, оставленные Филиппом.

Но Александр не хотел воевать с Элладой. Ему нужны были не покоренные города, а союзники. Однако время идет, надо решать дела. В гневе, в ярости за все эти задержки Александр не понимал упорной враждебности афинских вождей, и прежде всего Демосфена. Близорукий, с ограниченным кругозором человек! Македоняне открывают Элладе пути к мировым завоеваниям, а он твердит одно: свободу Афинам! Какая свобода у Афин, если там даже и хлеба своего нет, чтобы накормить граждан!

Александр не понимал, не хотел понять, что Демосфену была непереносима мысль подчинения его прославленной родины — и кому же? — македонянам, которых афиняне все-таки не считали чистокровными эллинами.

Ослепленный патриотической преданностью Афинам, Демосфен не мог поверить, что полисы — замкнутые города-государства — отживают свое время, как отживает свое время и рабовладельческая демократия Афин; что рабы, выполняющие в афинском государстве все работы, оставляют свободных граждан без заработка, а значит, и без хлеба; что граждане афинские уже не те, какими были во времена нашествия персов, они изнеженны, болтливы, невоинственны, и если иногда Демосфену удается пробудить их отвагу, их патриотизм, то ненадолго; что вся система эллинских полисов со своей замкнутой жизнью умирает и что он со своими призывами и увещаниями не в силах воскресить ее, — все это не останавливало его внимания.