Федор Зарин-Несвицкий - Скопин-Шуйский

— Боже, да ведь ты голоден! — вдруг воскликнул он.

Но, несмотря на все увещания, Сорока съел только небольшой ломтик хлеба да выпил вина.

— Негоже, — упрямо повторял он, — там голодно.

— Я пойду с тобою, с нами пойдет Безродный, мы снесем им есть. Я хочу быть с нею, — с горевшими глазами говорил Ощера. — Я не могу выносить разлуку…

Его сердце готово было разорваться от счастья, что его возлюбленная Ксеша была чиста как прежде, что она спаслась от Темрюкова, но вместе с тем он страдал при мысли, какие опасности грозили ей в осажденном городе и какие лишения и тревоги переживает его мать. Сорока был счастлив. Сегодня утром он поклялся боярышне, что узнает, что с Ощерой, и случай так блистательно помог ему. Он шел наудачу, не зная, жив ли Ощера, здесь ли, в Москве ли или в каком-нибудь ином месте.

— Я иду, я пройду с тобой и, если надо, умру с ней и матушкой, — решительно произнес Ощера. — Иваша, готовься!

Сорока покачал головой, но не смел противоречить боярину.

Молча вышли они из палатки. До рассвета короткой ночи было недалеко. Костры погасли, весь лагерь, казалось, был погружен в сон. Но не прошли они и сотни шагов, как вдруг тревожно зазвучали трубы на правой стороне стана, раздались крики… Шум, непонятный, зловещий, рос и приближался. Ощера с недоумением оглядывался кругом, из палаток выскакивали люди, от костров подымались заспанные солдаты. Кони испуганно бросались в разные стороны, и скоро весь лагерь был на ногах.

— Что случилось? Что случилось? — в паническом страхе спрашивали друг друга люди, толпясь, не зная, что думать и на что решиться.

Но скоро крики ужаса разъяснили, в чем дело, измученные всадники, не разбирая дороги, летели через лагерь на взмыленных конях и громко кричали: «Смерть! Погибли! Божий гнев! Где воевода?» Сотни и сотни всадников, таких же измученных, летели как привидения со всех сторон. С непокрытой головой выскочил Мстиславский и остановил первого встречного всадника. То, что узнал он, было неожиданно и ужасно. Он узнал, что все его войско было почти уничтожено на берегах Пчельни князем Телятевским. Оба воеводы — князья Татев и Черкасский — пали в битве… Калуга освобождена…

Он сам на краю гибели. Не слушая приказанья, люди самовольно вскакивали на коней и бросали войско. Пешие в беспорядочном бегстве стремились за ними. Ни угрозы, ни мольбы не помогали. Не помня себя, князь приказал немногим сотням смелых, необезумевших людей идти на приступ под прикрытием деревянного вала, чтобы зажечь город. Это устыдило малодушных, некоторые полки выстроились и двинулись за ними.

Но тут произошло нечто ужасное. Едва конец деревянного вала приблизился к городской стене, как раздался страшный взрыв. Это был подкоп гетмана и Свежинского.

Со страшным громом поднялась земля и выбросила из недр своих снопы огня и искр. Безобразной, страшной массой взлетели на воздух бревна, туры, лошади и люди. Это продолжалось одно мгновенье, но показалось целой вечностью. Теперь ничто не могло бы удержать обезумевшего войска. Бросая оружие, давя друг друга, люди в нечеловеческом страхе бежали от городских стен.

В эти минуты открылись городские ворота и как стая ястребов вылетела «черная хоругвь» князя Вышанского. Рядом с ним мчался и патер в наряде простого воина. Сзади неслись казаки Заруцкого с самим гетманом.

Битвы почти не было. Войско Шуйского бежало, бросив оружие, пушки, снаряды, и осажденные давили беглецов конями и били саблями.

Ни один человек не спасся бы из огромного войска Мстиславского, но князь Скопин-Шуйский отрезал дорогу преследующим. Во время катастрофы он был только в пяти верстах от московского стана и, узнав, что случилось, быстро двинул свой отряд наперерез, чтобы дать возможность спастись остаткам царского войска.

Упоенный победой Болотников всей массой обрушился на юного князя, чтобы довершить свою победу. Он послал в обход справа Вышанского, слева Заруцкого. Но как искусный фехтовальщик предвидит и угадывает движения шпаги своего противника и всюду клинок встречает клинком, так и Михаил Васильевич со своим небольшим отрядом, бросаясь вправо и влево, наступая вперед и отступая, целую ночь и часть дня не дал гетману продвинуться вперед ни на полверсты. Вышанский и Свежинский, в котором заговорила рыцарская кровь, бросались вперед. Они едва спаслись от гибели.

— Я мог бы быть его верным другом! Зачем он не царь! — с отчаянием и восторгом вскричал Вышанский.