Федор Зарин-Несвицкий - Скопин-Шуйский

Несмотря на все оказываемые почести, хмур и сумрачен вернулся в Москву Михаил Васильевич. Ни колокольный звон, ни торжественная встреча и народные приветствия, ни сан боярина, ни ласки царя не внесли покоя в его смятенную душу. Слова приветствия и хвалы замирали на губах придворных, когда князь Михаил, словно выросший и возмужавший, с выражением презрения в плотно сжатых губах и гневными огоньками в потемневших глазах проходил по залам нового дворца, выстроенного себе Шуйским, где скупой царь справлял теперь победы своего племянника и свое новоселье.

Скопин худел, бледнел, слушая приказы царя о рассылке увещевательных грамот, и не захотел присутствовать на торжестве перенесения тела царя Бориса. Царь Василий думал отвлечь народные мысли от тяжелого зрелища внутренних беспорядков зрелищами религиозными. Но народ был равнодушен к этому. «Боже, спаси Русь!» — думал Скопин.

Тяжелые мысли не давали ему покоя. Что призраки царя Димитрия? Не страшны они. Нетрудно и справиться с ними. Страшна неправда, страшен произвол боярский, страшно, что правды не стало на Руси. Не за гетманом, не за убитым царем и не во имя его колыхнулась многострадальная Русь. Нет, измученная боярским произволом, не видя правды в своем малодушном и слабом царе, двинулась она кровавой грозой — туда, где должен быть свет правды — к своему царю… А он!..

«Великое нестроение Руси, — думал Скопин, — не боярам решить его». Эти мысли терзали душу юного князя, и сердце его сразу ожило, когда, чувствуя себя непрочно и уступая его настояниям, царь призвал выборных всех сословий для великого земского дела.

Собор съезжался, недоставало только бывшего при царе Борисе патриарха Иова, пользовавшегося любовью народа, некогда торжественно поклявшегося, что Димитрий самозванец. Василию казалось, что прежде устроения Руси надо удалить гибельный призрак.

Скопин торжествовал. Но не долго было его торжество. Князь Димитрий и его близкие сумели набрать в собор своих клевретов, и этот собор, о котором так страстно мечтал юный князь, говорил только то, что хотел Димитрий…

Скопин в отчаянии просил отпустить его к войску, ему отказали и в этом.

С полей сбегал снег, молодая зелень покрывала леса и поля, но наступившая весна не принесла ни радости, ни покоя измученной России.

При тихом свете догорающего дня в саду Головиных собрались: Анастасия Васильевна, Мария Ефимовна, князь Скопин и только что приехавший из-под Калуги брат Анастасии Васильевны, Семен Васильевич.

Женщины крестились и плакали, слушая его. Скопин был бледен, и складка между бровей его стала глубже.

Задыхающимся голосом, сам чуть не плача, говорил Головин о погибели всей земли. Болотников все еще держался. В царском войске раздор. Всех больше зла приносит царский брат Димитрий. На выручку гетману идут какой-то царевич Петр, Шаховской и Телятевский. В самом стане ропот, ратные люди ненавидят Димитрия, не верят Мстиславскому, сотнями бегут из стана, боярские дети едут по домам…

Взволнованный Головин замолчал. Скопин поднялся с места. Его лицо просветлело, и, подняв к небу ясные, сверкающие глаза, он произнес:

— Царь для Руси, а не Русь для царя. Господи, видишь сердце мое. Для укрепления трона его и для устроения Руси я иду! Я иду, если даже он запретит мне. Я иду! Прав ли я, матушка?!

— Прав, — твердо ответила Марья Ефимовна, — но, совершив подвиг свой без ропота, положи голову на плаху, коли царь захочет этого!

— Нет! Вернись царем всея Руси! — страстно крикнул Головин.

— Молчи! — бледнея, прервал его Скопин. — Молчи! — еще раз повторил он, и голос его задрожал от глубокого внутреннего волнения.

Попрощавшись с матерью и невестой, он уехал вместе с Головиным во дворец.

В это же утро, за несколько минут до его приезда, царь принимал другого гонца из калужского стана, присланного князем Димитрием. Этот гонец привез от царского брата письмо, что отчаиваться нечего, что еще есть надежда на победу, и чтобы царь ни за что не посылал к войску князя Михаила, потому-де, что он может замутить все войско, что его почитают выше царя, как Давида выше Саула, и открыто говорят, что Скопин захочет, то и сделает с царем, а захочет, так и сам сядет на престол…

Это письмо сильно напугало царя Василия. Он сам видел народную любовь к Скопину, сам видел решимость князя, когда он помимо его воли взял на себя воеводство над войсками, и робел перед своим племянником. Кроме того, в предсказанье Равоама он под влиянием брата видел намек на Михаила Скопина.