Федор Зарин-Несвицкий - Скопин-Шуйский

Марина тихо обвела глазами окружающих. Панны Бал и Любомирская, забившись в самый темный угол комнаты, обнявшись, молча плакали. Комаровская, стоя у окна, прижав крепко к груди руки, казалось, молилась. Ей было всего семнадцать лет, она лишь несколько месяцев как вышла замуж.

Остальные сидели молча и неподвижно, словно боясь пошевельнуться, все, кроме того, были голодны, потому что никто не думал об них и им давали есть когда придется и что придется.

Глубокое отчаянье на бледном, неподвижном лице Оссовецкой поразило даже царицу, которой было не до чужого горя.

— Анеля, — тихо позвала она.

С тем же выражением лица Оссовецкая молча встала и подошла к царице.

— Сядь около меня, — продолжала она. — Матерь Божия спасет нас. Не может быть, чтобы отдал нас Бог на жертву… За что!.. — стоном вырвалось у нее.

Но она тотчас овладела собой и, обращаясь ко всем окружающим, сказала:

— Чего плачете вы? Может быть, ваши мужья еще живы, вы уедете из Московии на нашу прекрасную родину и снова будете счастливы. О чем вы плачете? Вы видите, я не плачу. Убит муж мой, — продолжала она, возвышая голос, — и после недолгих дней любви не позволили мне принять последнее дыхание его! — Царица, казалось, задыхалась. — Мне не дали похоронить его, я не видела трупа его! Я не смею предаваться своей горести, чтобы не дать своим злодеям повода к веселью! Что же плачете вы! О Боже! — воскликнула она, вставая и судорожно поднимая руки кверху. — О Боже! Но ведь я царица, и я останусь царицей! — Бледное лицо Марины покраснело, большие глаза засверкали. — Пусть низвергли меня! Пусть унижают, но клянусь Тебе, Боже, кровью Искупителя, я останусь царицей и отмщу за свое поруганье, за мою испорченную жизнь! Слышишь, Господи…

Она закрыла лицо руками и несколько мгновений оставалась неподвижно. Потом, отняв руки от лица, она обвела присутствующих блестящими глазами и с оттенком пренебреженья и высокомерия произнесла:

— Вам ли плакать!

— Царица! — воскликнула Оссовецкая. — Велика скорбь твоя, и малы мы перед нею, но, царица… сердце, сердце мое!.. — и красавица Оссовецкая бросилась к ногам царицы, целуя ее холодные руки.

В комнате послышались рыдания. Наболевшие сердца дали себе волю. Глаза Марины увлажнились. Она тихо склонилась к Оссовецкой, порывисто обняла ее и упала головой к ней на плечо.

Воцарилось молчание, изредка прерываемое сдержанными рыданьями и всхлипываниями. И вдруг пронесся тяжелый звон успенских колоколов. Все замерли. Этот звон подхватили другие колокола, и через несколько минут загудела вся Москва.

Бледные, с широко раскрытыми глазами, смотрели друг на друга женщины. В их ушах еще не замер страшный звон набата в роковую ночь 17 мая. Панна Казановская вскочила с места и подбежала к царице.

— Ясенька моя, зоренька, светлая царица, спасайся, как тогда! — крикнула она. — Спасайся, это набат, они опять идут бить нас.

— Спасаться, — грустно и спокойно ответила Марина, — спасаться мне? О! Пусть придут и убьют свою царицу!..

А колокола гудели, послышались крики, шум народной толпы…

«Смерть», — мелькнуло в голове Марины.

Но после всего, недавно пережитого ею, смерть не казалась ей страшна. Наступило томительное ожиданье. Под этот звон колоколов, быть может предвещавший смерть, женщины бросились на колени, протягивая руки к маленькому распятию панны Казановской. Они готовились к смерти. Одна Марина не опустилась на колени. Она стала перед дверью, чутко прислушиваясь. Время тянулось нескончаемо долго. Шумел народ, гудели колокола…

Но вот в соседней комнате послышались торопливые шаги. Широко распахнулась дверь, и на пороге показался Михаил Игнатьевич Татищев в сопровождении двух стольников и нескольких человек стрельцов. Его злобное, угрюмое лицо было надменно и насмешливо.

Женщины вскочили и в испуге стали в углу тесной группой… Одна царица осталась на месте, с высокомерным видом глядя на Татищева.

— Марина Юрьевна, — резко начал Михаил Игнатьевич по-польски, не кланяясь и не входя в комнату, — царь приказал передать тебе, чтоб ты не опасалась, а на днях тебя и всех твоих переведут к отцу воеводе…

Глаза Марины гневно сверкали.

— Царь? — произнесла она. — Какой царь? Тот, что простил тебя, холопа своего, убит тобою, подлым и низким рабом, какой же у вас новый царь?

Татищев покраснел и злобно взглянул на Марину.

— А царь у нас — благоверный князь Василий Иванович Шуйский, — ответил он. — Вот твой новый царь, Марина Юрьевна, — грубо прибавил он.