Владимир Богомолов - Поворотный день

Усевшись впереди Дундича, фельдшерица оправила на груди передник и выпростала из-под косынки с крестиком две золотистые прядки.

Помощь подоспела вовремя.

Утром Дундич пришел в лазарет и совсем по-детски, виновато попросил у Лиды прощения за вчерашнюю выходку. Волнуясь, и от этого еще сильнее коверкая русские слова, Иван сказал:

— Нам очень нужен добри-добри лекарь, как вы. Но слово чести мне дороже всего. Я обещал отпустить вас. Лошади готовы.

Но Лида отказалась возвратиться к мамонтовцам и попросила записать ее в Красную Армию.

— Как же так?! — с нескрываемым удивлением спросил Дундич. — Вы — и вдруг решили остаться у Буденного?

— Я раньше думала, что Дундич и его друзья действительно красные дьяволы, — озорно улыбнулась Лида. А теперь вижу, что ошибалась. Вы не только храбрые, но и честные люди.

Она лукаво посмотрела в веселые глаза Дундича и откровенно кокетливо закончила:

— И вам надо было давно взять меня в плен.

От Котлубани до хутора Попова шли легкой рысью.

Особенно не торопились. Знали: чем ближе к полуночи, том лучше. Беляки крепко заснут, и луна скроется. По-осеннему холодная, она сейчас заливала мокрую степь и дорогу в стеклянных блестках.

Разведчики так подгадали время, что остаток ночи им придется переждать в балке, которая протянулась на несколько верст вдоль хуторских левад.

«Точно рассчитали в штабе, — подумал Дундич, передавая повод коня ординарцу, — этих минут нам хватит, чтобы все продумать».

Он поднялся на стременах, приложил к глазам бинокль, просмотрел весь хутор от края до края. Тихо на улице, будто она напружинилась и чего-то ждет, а может, наоборот, погрузилась в долгий осенний сон…

Дундич махнул рукой. Отряд спешился. Сзади подошел Казаков.

— Ну, как будем выполнять задание?

— Как? — переспросил Дундич и задумался.

Позже ему сказали, что в штабе армии долго решали, кому поручить операцию по пленению Голубинцева. Наконец командарм Ворошилов твердо сказал адъютанту:

— Вызывайте Дундича, а у Семена Михайловича попросите полсотни отчаянных молодцов.

Ворошилову серб нравился не только лихостью в бою, но и необыкновенной добротой к товарищам. Не раз рассказывали, как Дундич то гимнастерку свою отдаст отличившемуся, то обоз с провиантом, отбитый у белых, отправит на завод, где рабочие оборудовали кузницу, и теперь красные полки не знают забот с ковкой коней. А третьего дня собрал Дундич детвору даргорскую и одарил каждого лепешкой киевской помадки.

Нравился Дундич командарму еще какой-то особенной подтянутостью, опрятностью, если быть точнее — щеголеватостью. И спустя полчаса перед ним стоял не командир сводного отряда, готовый к боевым действиям, а ни дать ни взять — первый кандидат на парадный церемониал. На груди из-под кожаной куртки выглядывает красная гимнастерка, бросаются в глаза такие же галифе с леями. На голове лихо сидит кубанка с красным верхом. Ну, а о вооружении и говорить не приходится — слева кавказская шашка в черных, перехваченных серебряной чеканкой ножнах, справа — зависть многих командиров — парабеллум в желтой новенькой кобуре, на груди — полевой бинокль.

«Словно на праздник нарядился, — подумал с улыбкой командарм, глядя на Дундича. — А может, для него каждая операция и есть праздник? Но все же блеск не нужен, эта бесшабашная удаль юнкерам к лицу, а командиру Красной Армии надо быть поскромнее».

Но обижать Дундича замечанием или упреком не стал — не хотел расстраивать перед выходом на задание.

Сказал просто:

— Посылаем тебя на очень ответственное дело. Надо бы переодеться.

Дундич показал на сумерки за окном и ответил, обезоруживающе улыбаясь:

— Ночью все кошки серые.

«И то верно», — подумал командарм.

Он пригласил Дундича в большое купе, где размещался походный штаб. На столе лежала потертая карта фронта. Над ней склонилось несколько человек. Ворошилов сказал темноволосому с горбатым тонким носом:

— Борис Мокеевич, покажите товарищу Дундичу маршрут.

Все повернулись в их сторону, и каждый по-своему оценил необычный костюм серба. Не понравился он тому, кого командарм назвал Борисом Мокеевичем. Это Дундич понял по его усмешке.

— Вот ты який, красный анархист Дундич, — сказал Борис Мокеевич Думенко, мешая русские слова с украинскими. — Значит, в червонной пехоте служить не желаешь, тильки у кавалерии?

По этим словам Дундич догадался, что говоривший знает о том, как его перевели в пехотный полк и как он постарался оттуда вырваться при первой же возможности.