Борис Васильев - Скобелев, или Есть только миг…

Капитан тронул коня, неспешно пересек рыночную площадь, и у противоположного въезда к нему тотчас же приблизились два всадника в надвинутых по самые брови косматых туркменских папахах — тельпеках. Один из них вежливо прижал ладонь правой руки к сердцу и тут же развернул коня, тогда как второй джигит пристроился позади Млынова. Это выглядело как почетным эскортом, так и жестким караульным сопровождением, но Млынов решительно гнал прочь все посторонние мысли. Выбор был сделан.

В полном молчании они осторожным шагом миновали глухие и бедные лачуги пригорода и сразу же свернули с дороги в сухую полынную степь, переведя лошадей на ходкую рысь. Никаких ориентиров капитан не заметил, хотя и всматривался в темноту до рези в глазах, но его проводники в них, кажется, и не нуждались. И вскоре погнали карьером, строго соблюдая дистанцию между собою и то ли охраняемым, то ли сопровождаемым ими спутником, а после часовой скачки остановились возле саманной пастушьей хижины.

Их тотчас же окликнули: проводники коротко ответили на оклик и спешились. Капитан спрыгнул с седла вслед за ними, но не отпустил свою лошадь, а повел ее в поводу к темневшей хижине. Здесь второй сопровождающий принял у него повод, а первый отпахнул перед ним полу тяжелого ковра, которым был занавешен вход в мазанку, и почтительно посторонился, приглашая проследовать внутрь.

Пригнувшись, Млынов прошел в тесное помещение с земляным полом. В центре его горел неяркий костер, в отсветах которого капитан сразу увидел рослую фигуру в поношенном халате, за перевязью которого торчала персидская сабля в дорогих ножнах. Лица хозяина видно не было, но капитан сразу понял, что это — сам Тыкма-сердар, и вежливо поклонился.

— Ас селям алейкюм, — сказал сердар.

Капитан промолчал.

— Почему не приветствуешь меня, как то положено во всех племенах? — по-русски и почти без акцента спросил сидевший у костра. — Нехорошо так поступать, потому что ты знаешь и наш язык, и наши обычаи, а я — старше тебя.

— Прости меня, хозяин, но откуда мне, мирному купцу Громову, знать ваши обычаи?

— Стоит ли прибегать к хитрости, когда нет посторонних? — вздохнул сердар. — Ты — толмач генерала Скобелева, и два… нет, даже три раза переводил нашу беседу с генералом, которого мы назвали между собой Гез-каглы.

— Кровавые глаза? — искренне удивился капитан. — Они у него скорее серые. Как сталь.

— Вот ты и проговорился, Млынов, — усмехнулся Тыкма-сердар. — Глаза — окошки души, которую вкладывает в человека Аллах. Она смотрит на мир по-разному. С дружелюбной голубизной — на друзей, с кровавым гневом — на врагов. Садись на кошму, Млынов. Нам предстоит важный разговор за дастар-ханом, так постараемся же смотреть друг на друга теплыми глазами.

Капитан сел, привычно скрестив ноги. Он правильно вычислил это свидание, но не сумел найти правильного подхода, и сердар перехватил нить разговора. Следовало как-то изменить как тон, так и тему беседы, потому что упоминание о прозвище Скобелева «Гез-каглы», то есть «Кровавые глаза», не могло быть случайным. Он размышлял об этом, пока готовили дастархан, вежливо отвечая хозяину на традиционные вопросы о дороге, делах и здоровье.

Наконец угощение было подано, и люди ушли. Тыкма-сердар сам наполнил его пиалу пенным напитком.

— Прости, что не предлагаю тебе зеленого чая, но — такие времена. За здоровье моего драгоценного гостя.

Вежливо улыбнувшись, капитан сделал глоток. Нет, это был не кумыс, а чал — слегка опьяняющий напиток из сброженного верблюжьего молока. Отсюда следовало, что в распоряжении Тыкма-сердара были только боевые кони, а не молочные кобылицы, что сразу же оценил Млынов. «И зеленого чая у тебя нет для путника из пустыни, и халат твой потрепан, — размышлял он. — Значит, несладко тебе живется у текинцев, сердар…»

— Позволь вручить тебе, отважнейший из туркменских сердаров, мой скромный дар, — теперь Млынов нащупал направление, которое должна была принять их беседа. — Подарок приторочен к седлу моего коня. Вели внести его.

Странно, но сердар искренне, почти по-детски оживился. Конечно, все любят подарки, а Восток — в особенности, но радость при этом полагается скрывать, а скрыть ее Тыкма не смог. «Давно ему ничего не дарили, и он просто глубоко обижен, — подумал капитан. — Текинцы держат его в тени, на подсобных ролях. Отсюда и чал вместо кумыса, и это свидание…»

Слуга доставил упакованную штуку луи-вельветина. Млынов неторопливо, искоса наблюдая за хозяином, распаковал продолговатый тючок, помедлил, резко развернул, и ярко-малиновый цвет отразился на лице сердара. Если бы не гость, он бы, вероятно, всплеснул бы от радости руками…