— Вообще-то хоть бывают эфиопы, говорящие на основных языках своей земли?
— Редко, но встречаются такие экземпляры. Наш командир полка, например. Большой судьбы человек. Говорит на четырёх языках Эфиопии, может к любому из своих подчинённых обратиться без переводчика. Сам он, кстати, тигрэ.
— А меж собой эфиопские офицеры, выходит, и поговорить не могут?
— Ну, это ты у них спроси. Не знаю, правда, на каком языке будешь спрашивать. Попытайся на русском.
Андрей пытался. И на русском, и на английском. Сам он был не советником, а инструктором, лекций не читал, обучал пилотов навыкам вертолётовождения. В кабине вертолёта, куда они садились вдвоём с очередным эфиопом, что бы понять друг друга достаточно было десятка фраз на англо-русском военно-техническом сленге. Он очень хотел подружиться хотя бы с некоторыми эфиопскими офицерами, но наткнулся на абсолютно непроницаемую стену, впрочем, не имевшую ничего общего с языковым барьером. Тут был какой-то другой барьер. Непонятный.
Был у них в полку один амхара с довольно экзотической для Эфиопии фамилией — Чуб. Однажды Сиверцев подошёл к нему, и широко дружелюбно улыбнувшись, слегка хлопнул по плечу: «Да ты, братец, казак!». Чуб неплохо понимал по-русски, он был вполне способен воспринимать русский юмор, однако ответил сухо и строго, без тени улыбки:
— Я не казак, — при этом было очевидно, что он вовсе не собирается пояснять, откуда у него украинская фамилия.
Сиверцев решил зайти с другого бока:
— Ну и ладно. А давай после работы в ресторан сходим: посидим, выпьем.
Амхарский Чуб равнодушно и сухо согласился. Вечером они уже сидели в одном из маленьких ресторанчиков Дэбрэ. Обстановка здесь была европейская, а кухня — любая. Можно было заказать огнедышащие эфиопские блюда, а можно просто какие-нибудь спагетти с типовым американским кетчупом. Амхара заказал мясо с соусом бербере. Сиверцев тоже самое, и даже не потому что хотел доставить удовольствие своему эфиопскому другу, а просто ему это нравилось:
— Очень люблю вашу национальную кухню. У нас в России вообще-то не готовят таких острых блюд и даже на Кавказе хоть и перчат всё подряд, но всё же гораздо меньше чем вы. А мне эфиопские блюда нравятся больше кавказских. Знаешь, у меня желудок иногда побаливает, врачи говорят — острого вообще нельзя, но здесь я ем всё такое же острое, как и вы, а желудок вообще перестал болеть.
Чуб ответил как всегда сухо и односложно:
— У нас хорошо готовят, — при этом он сдержанно улыбнулся — минимальная вежливость, без которой его поведение вообще можно было бы считать хамским.
— Кстати, я вот хотел спросить у тебя: воюем мы сейчас с Эритреей (Сиверцев сделал упор на слове «мы»). Что там у вас за противоречия? Что вообще происходит?
— Война, — амхара превзошёл в лаконичности самого себя. Его тёмное лицо с тонкими чертами оставалось абсолютно непроницаемым, как посмертная маска египетского фараона. Это было почти полное отсутствие мимики — древний восточный покой. Глаза амхара были так же необычны: умные, глубокие, немного томные, и всегда избегающие встречного взгляда. Казалось, он хранил некую тайну, ни сколько при этом не беспокоясь, что она будет раскрыта, по причине полной недоступности назойливому фаранти. Однако Сиверцев не унимался:
— А как у вас в стране преобразования идут? Как простые люди относятся к президенту Менгисту Хайле Мариаму? — вопрос Сиверцева был вполне советским. Едва грянули первые барабаны перестройки, в Союзе стало не найти ни одной кухни, где не обсуждали бы Горбачёва. Но Чуб, похоже, не был взволнован этой темой:
— Не знаю, — он ответил совершенно спокойно и равнодушно. «Всё ты знаешь, — подумал про себя Сиверцев, — И русский язык ты знаешь достаточно, чтобы ответить развёрнуто. А если честно не хотел отвечать, так мог хотя бы выразить своё восхищение горячо любимым лидером, но ты вообще говорить не хочешь. Ты хотя бы помнишь о том, что такие как я подставляют свои головы под пули ради таких как ты?». И всё-таки Сиверцев не унимался:
— Слушай, а чего это многие ваши офицеры так зло на нас смотрят? Заметно, что они нас ненавидят, да они и скрывать это не пытаются. Обидно всё-таки. Мы же здесь не оккупанты какие-нибудь. Вы сами нас позвали, мы вам помогаем.
— Не надо обращать на них внимания, — этими словами амхара Чуб, во всяком случае, отметил, что сам он не принадлежит к тем, кто ненавидит русских.
Когда они уходили из ресторана, Сиверцев хотел заплатить за своего «боевого друга», но Чуб спокойно и бесстрастно сказал, что сам за себя заплатит. «Спасу нет до чего гордый», — раздраженно подумал Сиверцев. Кажется, на сей раз он не сумел скрыть своего раздражения, да уже и не пытался.
Читать дальше