Бенджамин Дизраэли - Алрой

— Мой господин, живи долго и наслаждайся счастьем грядущих дней!

— Ты ошибочно истолковал мои слова, Халев. Я прожил жизнь, чтоб увидать времена похуже былых. Не будущее я разумел, советуя тебе благодарить Бога за молодость. Волосы твои не подернуты сединой, и не знал ты прежних подлинно великих дней, когда нам под силу было и плен пленить и изгнание изгнать. Ты молод, и удел твой хорош, ибо нет лучшего, чем лучшего не знать.

— Мой отец жил в Вавилоне, — сказал Халев.

— О, не упоминай Вавилон, не произноси это слово! — с болью воскликнул старик, — горька потеря второго Сиона. Но не сломить наш народ! Разве не сбросили мы тяжкие оковы рабства египетского? А в день подношения дани разве не вытребовал я почетный кортеж, пусть малочисленный? И что ты скажешь о богатстве подношения нашего — о туго набитом драхмами мешке, возлежавшем в блестящем окружении семи тысяч турецких клинков-ятаганов?

— Семь тысяч ятаганов?

— И ни одним меньше!

— Подлинно великий день Израиля!

— О, Халев, верь, мы знали дни большего величия. Когда Предводителем изгнания был старый Давид Алрой, мы тридцать счастливых лет вовсе не платили дань халифу!

— Тридцать лет они не получали дани! Не диво, что теперь с нас три шкуры снимают!

— Это еще что! — продолжал Бустинай, пропустив мимо ушей последнее замечание Халева, — когда халифом был Моктадир, он послал гонца к Предводителю Давиду узнать, почему не заплачен долг, и не доставлены в срок положенные драхмы. Давид мигом оседлал коня и со свитой примчался во дворец. Он сказал халифу, что дань есть плата слабого сильному взамен на защиту, а люди его вот уж десять лет обороняют город, а посему не он, а султан является должником!

— Здорово! — восторженно воскликнул Халев, — разве нынче такому бывать? Скорей ворон белый прилетит или осел на лестницу влезет!

— К месту присловие. Эту правдивую историю я слышал от отца. Он вспоминал, как ребенком, стоя у окна, глядел на победно возвращавшуюся из дворца процессию, а люди на улице кричали: «Не дрогнет жезл в руках Якова!»

— То был бесспорно великий день Израиля!

— Да, Халев, много сладких минут осталось в достойном нашем прошлом. Но мы с тобой заболтались, а дело не сделано. Иди к людям, добрый Халев, и оделяй их щедро, хоть мы и не так богаты, как цари, в древнем Канаане сражавшиеся. У щедрого богатство не переводится. И ты прав, разумный Халев, сегодня с заходом солнца минует еще один великий день народа Израиля. А сейчас ступай и пригласи племянника моего, Давида Алроя, я хочу говорить с ним.

— Потороплюсь и все в точности исполню, любезный господин. Однако, я и другие удивлены, что юный повелитель, твой племянник, устранился от подношения дани.

— Эй, ты и другие! Удивление держите при себе! Прочь, пустомеля! Принимайся за дело!

«Он и другие удивлены, что мой племянник устранился от подношения дани! Разговоры досужие, но колют. Моего юного родственника предназначение — хранить величие Израиля, то бишь держать жезл Якова твердою рукою, направляемой благоразумием. Сего достоинства пока не вижу в юноше. Таков, как есть, он нас погубит. Я наблюдал за ним от младых его ногтей. В жилах его течет кровь старого Алроя — упрямая порода! В молодости я дружился с его дедом. Тогда и моя голова была полна фантазий, мечтаний и химер. Никогда народу Израиля не приходилось легко, а все же мы благоденствуем. Да, восторг обретения Ковчега Завета возвышенней, чем упоение богатством наших караванов, везущих ткани из Индии и Самарканда. Но и это зрелище ласкает взор. А чопорные правители наши разве могут обойтись без нас? Ох, сладко слышать рабскую лесть надменных владык! Весьма утешительно видеть, как бледнеют лица доблестных воителей, при упоминании имени грозного султана Арслана. Слабые, гнущиеся от ветров судьбы ветви рассеянного моего народа живут, зеленеют, дают побеги. Сие по воле Господа — он приучил нас к гибкости ума. Минуло время удалой силы, настал век осторожного здравомыслия. Им напоим древо преуспеяния. Шутки, насмешки, побои даже — сносить будем кротко, с приятностью в лице. Я откровенен, чем и горжусь, ибо откровенность — знак свободы духа. И вот уж драхмы полнят мошну, а с ними сила приходит к Израилю. Так обращаем гонителей в должников, и мстим унижающим нас. О, кажется, племянник идет. Какое сходство с дедом в его молодые годы! Тот же Алрой. Та же хрупкая фигура, то же тонкое, почти девичье лицо, с нежностью которого спорят мятежные страсти в цыплячей груди. Что привело тебя, почтенный?»