Н. Северин - Авантюристы

Потанто с гордостью рассказывал, что много раз сам король удостаивал Мишеля конфиденциальной аудиенции, что при воцарении императрицы Елизаветы без Мишеля маркизу де Ла Шетарди ничего бы не сделать: он был слишком влюблен в цесаревну, чтобы сохранять необходимое присутствие духа в минуты опасности. Он терялся, когда видел ее на краю бездны, где ждала ее смерть или вечное заточение в монастыре, и ни на что не был способен, кроме как умереть за нее…

— Умереть, эка штука! Да это всякий сумеет. И кому была бы от этого польза? Его врагам, никому больше! — восклицал в азарте книгопродавец. — Нет, надо так действовать, как Мишель: чтобы и отечеству была польза, и чтобы честные люди не были в проигрыше. А умереть всегда человек успеет. Настоящий политический агент о смерти никогда не думает, и смерть его боится, — прибавлял он с усмешкой. — Для этого надо иметь особенное призвание, как к отшельнической жизни, и существовать только для намеченной цели. Не раз нашему Мишелю случалось, покинув родину на полгода, возвращаться назад через несколько лет и тотчас по приезде снова отправляться в путь. Раз случилось так, что, приехав в Париж на неделю, он все время прожил в Версале и уехал обратно в Россию, не повидавшись с нами! Он был уже далеко, когда мы получили подарки, которые он привез для нас из Петербурга. Нарочно не доставил нам их раньше, чтобы мы не стали добиваться свиданья с ним. Даже Клотильды он в тот раз не видел, а он ведь любит ее, как родную дочь.

— И она платит ему тем же, — заметила госпожа Потанто. — Один только Мишель и имеет на нее влияние.

— Да, да. Не дальше, как на прошлой неделе, я говорил аббату: «Подождите приезда Мишеля, он уговорит ее».

На этом обыкновенно обрывался разговор, но Углов уже давно понял, что из Клотильды хотят сделать тайного агента, и эта мысль приводила его в отчаяние. Как он сочувствовал ей в ее нежелании вступать на такое опасное и мудреное поприще!

Как-то раз Клотильда с Угловым провели несколько часов в саду, и она созналась ему, что между прочим учится русскому языку.

— До сих пор мне казалось, что ничего труднее этого нет на свете, но, с тех пор как вы здесь, мне гораздо легче запоминать русские слова. Я говорю себе: ведь выучились же вы по-французски…

— Вы учитесь по-русски? — воскликнул Углов. — О, позвольте проэкзаменовать вас! Услышать родную речь из ваших уст, да это — такое счастье, о котором я и мечтать не смел!

— У нас в семье не я одна занимаюсь русским языком. Дядя Мишель объясняется на нем очень изрядно… Мать моя тоже говорила по-русски, — печально прибавила она, и, как всегда при воспоминании о матери, ее лицо омрачилось.

Углов поспешил переменить разговор. Он попросил девушку произносить русские слова, которые она знала, или, лучше сказать, воображала, что знала: выговаривала она их так неправильно, что ничего нельзя было понять. Он со смехом заметил ей это.

— Так учите же меня! — сказала она. — Мне теперь опять хочется ехать в Россию. Если все русские похожи на вас, то мне там, я думаю, будет хорошо и я принесу пользу.

Углов ухватился за сделанное ему предложение. Лучший предлог оставаться с Клотильдой наедине, слушать ее, любоваться ею нельзя было и придумать. Но его в еще больший восторг приводило то, что он не мог не видеть, что ему платят взаимностью. Со сверкающими от радости глазами заявила Клотильда, вернувшись из Версаля, что дядя-аббат очень был доволен, когда она ему сказала, что мосье Вальдемар занимается с нею по-русски.

— Он каждый раз спрашивает про вас и несколько раз говорил мне, что вы — очень хороший молодой человек и что к вам можно питать полнейшее доверие.

Углов ответил, что он очень рад этому. И он сказал правду: про аббата Паулуччи он боялся вспоминать, чтобы не нарушить настроения, в котором находился, в особенности с тех пор как к его личным счетам с этим человеком примешалось опасение, что тот воспользуется своею властью над племянницей, чтобы навсегда разлучить его с нею. Ему стоит только этого пожелать, и Клотильда перестанет приезжать в Париж, пока он здесь. Да и Потанто не посмеет ослушаться могущественного аббата и беспрекословно откажет ему, Углову, от дома по первому требованию брата своей жены. Ему нельзя было не видеть, каким авторитетом пользуется секретарь графа де Бодуара в семье своей сестры.

Владимир Борисович так боялся встречи с этим человеком, что, когда аббат прислал сказать ему через Клотильду, чтобы он зашел к нему за запиской для получения назначенного ему жалованья, он поспешил ответить, что деньги ему не нужны и что он просит продержать их в конторе графа, пока они ему не понадобятся. И аббат не настаивал.