Н. Северин - Последний из Воротынцевых

Григорий всему беспрекословно повиновался. В его голове, отуманенной новизной положения и блестящими перспективами, развертывавшимся без конца перед его духовными очами, в первое время не было ни одной складной мысли, все перепуталось в каком-то хаосе ощущений, до того разнообразных и противоречивых, что разобраться в них не было никакой возможности, а в душе, угнетаемой новыми впечатлениями, не находилось места ни для каких проявлений самостоятельности и свободной воли. Порой все случившееся с ним казалось ему очаровательным сном, где ежеминутно приходилось наталкиваться на такие явления, о которых он раньше имел самое смутное, самое отдаленное понятие и которые, при ближайшем с ним знакомстве, оказывались совсем иными, чем они представлялись его воображению.

В той деревне, где он вырос, не было барского дома; это было поселение государственных крестьян, считавшихся зажиточными благодаря большому строевому лесу, составлявшему достояние общества — деревни душ в пятьсот. Господ Грише редко доводилось видеть. Но раз как-то, среди лета, приехала к ним в лес за грибами богатая помещица с семьей и слугами из села верст за пятнадцать. Это общество явилось в линейках, с телегой, нагруженной посудой и провизией, и расположилось на полянке, у ручья, чай пить. Видеть вблизи господ было для Гриши и для его товарищей такою диковинной редкостью, что они со всех ног сбежались, чтобы из-за деревьев наслаждаться невиданным зрелищем.

Очень было интересно! На барыне был шушун синий с разводами и рукавички желтые (теперь уже он знал, что это были перчатки), голова белым окутана; на барышнях были коротенькие юбочки, белые штаники с балаболочками, зеленые башмачки, перевязанные ленточками крест-накрест на белых чулках с дырочками, точь-в-точь таких, какие носили Соня с Верой. А на голове у них были шляпы соломенные, большущие, с розовыми лентами. Были с ними и барчуки, тоже интересно наряженные — в куртках каких-то и светлых штанах. И разговаривали они между собой по-французски. Теперь-то Григорий понял бы, что они говорят, ну, а тогда ни слова, конечно.

Вдруг кому-то из них черного хлеба захотелось и молока. Заметив выглядывавшую промеж ветвей рожицу, барыня закричала:

— Эй, ты, мальчик, поди-ка сюда, не бойся.

Товарищи Григория со сдержанным хихиканьем стали толкать его вперед. Он упирался что было сил. Ему очень жутко было предстать перед таким важным обществом в своей рваной рубашонке, подпоясанной лычком, и в заплатанных посконных штанах, но делать было нечего: озорник Федька так изловчился выпихнуть его из-за дерева, что он кубарем выкатился почти к самым ногам барыни. Дети завизжали от восторга, и сама барыня изволила засмеяться. Григорий быстро вскочил на ноги и с отчаянной решимостью смотрел ей прямо в глаза. «Делай, дескать, со мной, что хочешь, уж все равно».

— Какой хорошенький! — заметила одна из барышень.

Одобрительно кивнув в знак того, что она согласна с мнением дочери, барыня ласково спросила у Григория, здешний ли он. Он не понял вопроса и робко вымолвил:

— Ты чаво?

Молодые господа опять подняли хохот.

Тогда с травы приподнялся молодой барин, лежавший на ней растянувшись во весь рост, и принялся в свою очередь допрашивать мальчика, где изба его родителей и как зовут его отца.

Тут на выручку Григорию выступил один из лакеев, раздувавших поблизости самовар. Он объяснил, что знает этого мальчика. У него ни тятьки, ни мамки нет, он из «шпитательного», у кузнеца Андрона живет; кузнечиха его из Москвы на выкормку взяла.

Много лет прошло с тех пор; Григорию было не более семи лет, когда случилось это происшествие, но до сих пор помнит он полные любопытства взгляды, которыми все окружающие уставились на него, узнав о его происхождении. Все перестали смеяться и, приблизившись к Григорию, разглядывали его с ног до головы, обмениваясь между собою замечаниями на непонятном ему языке. И прислуга тоже с большим участием смотрела на него. Наконец, предложив ему несколько вопросов насчет того, добры ли к нему приемные родители, есть ли у них свои дети и живут ли они зажиточно, барыня откинула с его лба всклокоченные кудри, спадавшие ему ниже бровей, и долго всматривалась в его синие с длинными ресницами глаза, любуясь ими, а также его прямым с горбинкой носом, маленьким ртом, продолговатым овалом загорелого лица. Она приказала ему для чего-то протянуть ручонку и растопырить пальцы. Чудная барыня! Кабы Гриша не оробел до полусмерти при этом осмотре, ему было бы смешно, ей-богу! Она даже и на его босые грязные ноги обратила внимание и другим велела на них посмотреть, вот какая любопытная! Потом ему все наперерыв стали давать сластей, наложили ему в подол рубашонки сахара, пирогов сладких, булки белой, кренделей и, добавив ко всему этому два пятака, приказали принести из деревни крынку молока и черного хлеба.