Н. Северин - Воротынцевы

Но в Петербурге нет таких девушек, как Марфинька. Если бы ему там сказали, что есть на земном шаре девушка, способная упасть в обморок от поцелуя, он расхохотался бы и ни за что этому не поверил. А вот нашлась же такая, на его счастье. Une sensitive [16] Сверхстыдливая. … Какая прелесть!

Во всяком случае, никогда не забыть ей этого первого поцелуя (он самодовольно улыбнулся), и чем дольше заставит он ее ждать второго — тем выгоднее для него.

Он станет развращать ее, знакомить ее с прелестями любви постепенно, исподволь. Это будет несравненно интереснее, чем грубо насладиться ею и потом бросить. Он так искусно примется за дело, что падать в обморок от его поцелуев она больше не будет, о, нет!

Размышляя таким образом, Александр Васильевич прохаживался взад и вперед по комнате, вскидывая по временам полный любопытства взгляд на окно Марфинькиной спальни. Ему хотелось хоть мельком посмотреть на нее, когда она войдет туда. Но в ту саму минуту, когда она появилась, не успел он еще разглядеть ее лицо, как окно плотно задернулось занавеской. Это, верно, Федосья Ивановна распорядилась.

Костяной нож, который был в руках Воротынцева (он разрезал им новую книгу), хрустнул в его пальцах и разломился пополам.

— Эй! — закричал Александр Васильевич так громко, что дежурный казачок, дремавший в соседней комнате, сорвался с мета в таком испуге, что в первую минуту не знал, в какую сторону ему метнуться. — Узнать, как чувствует себя барышня, легче ли ей, да Николая ко мне прислать, — приказал барин.

Мальчик кинулся со всех ног исполнять приказание и несколько минут спустя прибежал назад одновременно с управителем.

— Федосья Ивановна приказали доложить вашей милости, что барышне покой нужен, — скороговоркой отрапортовал казачок.

Ухмыльнулся ли он при этом, или это только показалось Александру Васильевичу, но не успел он договорить, как звонкая пощечина чуть не сшибла его с ног.

— Вон! — затопал на него барин, ударив его еще раз со всего размаха.

С глухим воплем и с разбитым в кровь лицом мальчик вылетел из комнаты.

Немного успокоенный удовлетворенным порывом гнева, барин опустился в кресло.

— Видишь, грубят, — обратился он к управителю. — Подтянуть надо, распущены.

— Подтянем-с, не извольте беспокоиться, — ответил Николай.

— Эта старуха, Федосья, она черт знает что себе позволяет, — продолжал угрюмо жаловаться барин.

— Известно, сколько времени здесь за барыню распоряжалась, ну, и возомнила о себе.

— Я ей покажу, какая она барыня! — процедил сквозь зубы Александр Васильевич и, помолчав немного, спросил, не поднимая взора на своего собеседника: — Она ведь в Киев, кажется, собиралась?

— Собиралась, это точно, а теперь по всему видно, что раздумала.

— Это почему? — спросил барин, сдвигая брови, и, сорвавшись с места, снова зашагал по комнате.

Николай нагло усмехнулся.

— Да подсматривать ей тут понадобилось за вашей милостью да за барышней.

Барин как вкопанный остановился перед ним.

— Что такое? Подсматривать? — повторил он побелевшими губами, надвигаясь на своего клеврета.

— Точно так-с, — прошептал последний, осторожно пятясь на всякий случай назад, в коридор.

— За мною подсматривать? — продолжал, бледнея от ярости, Во-ротынцев. — Так скажи ей, старой дуре, что, если я хоть раз поймаю ее на этом, до смерти прикажу ее запороть! Подсматривать! Узнает она, как за мною подсматривать! Мерзавка! Я ей себя покажу!

Голос его дрожал и обрывался от бешенства. Приказав управителю выйти вон, он остался один.

Наступила ночь.

— Чаю! — отрывисто закричал барин, проходя в кабинет, где камердинер зажигал свечи в канделябре на камине и в низеньких серебряных подсвечниках на письменном столе.

Мишка на цыпочках вышел и притворил за собою вплотную маленькую дверь красного дерева, что вела в коридор, примыкавший к буфетной.

Барин с шумом отодвинул кресло у стола, опустился в него и стал перебирать груду недочитанных писем, лежавших тут еще с прошлой недели. Некоторые из них он даже не удосужился еще распечатать.

Вскоре Мишка вернулся назад с подносом, уставленным печеньями, вареньем, сливками и большой фарфоровой чашкой с чаем. Отхлебнув чай, барин поморщился.

— Что за бурда? — сердито спросил он.

«Начинает придираться, беда!» — подумал камердинер и нетвердым голосом ответил:

— Не могу знать-с.

— Кто наливал? — угрюмее прежнего продолжал свой допрос барин.