Святоша сидел по правую руку от старшего в обряде, и значит, ему было поручено пение хвалы Единому русскому Богу. Слева от Избора перед обычными своими большими и малыми глиняными и бронзовыми сосудами сидел чаровник [32] Чаровники — более низкий, нежели облакопрогонители разряд волхвов, чья область знаний сопрягалась прежде всего с
Торчин, маленький и быстроглазый; а напротив — старейший из всех, известных русскому миру облакопрогонителей, вещий, как его величали, Борич и молодой хранильник [33] Хранильники — волхвы-изготовители талисманов (напр. фибул от упырей и навий).
Оргост. И в то время, как никто на свете, видать, доподлинно не знал сколько же лет одолел на земле вещий Борич и далеко ли ему до полного срока жизни [34] Полный срок жизни — у славян, у ариев — 116 лет.
, двадцать лет Оргоста ясно цвели на его красивом лице.
Богомил и Словиша поклонились при входе, — им так же ответили наклонами.
— Воистину, почитание Рода — это добро, — приветствовал собравшихся Богомил, и за ним те же слова повторил Словиша.
— Воистину, что добро — то Род, что не добро — то не Род, — ответили им.
Тогда они омыли ноги в стоящей подле деревянной лохани и прошли под навес к очагу. Борич и Оргост немного подвинулись, освобождая место на циновках.
Какой бы торжественной и привлекательной не представлялась Словише та милая обстановка, в которой он, казалось бы, только и ощущал себя в безопасности, он ни на минуту не мог выпустить из головы ни светлую фигурку Добравы на фоне зыбкого серебра воды, ни щеголя-князя на таком же чванном, как и он сам, жеребце чубарой масти, ни любопытные звезды над провалившимся во тьму полем… Не ощущая ничего, кроме боли от распирающих его голову одних и тех же, но бесконечных в числе своем картин, он едва находил в себе силы повторять движения своего вожатого, чтобы не угодить в какую-нибудь нелепицу. (Осознание окружающего, казалось бы, только мгновенными просветами появлялось в нем: вот я иду, острые камешки подворачиваются под ноги… угол храма… свет впереди… надо повторить слова приветствия… вот я сижу перед жертвенником-очагом…)
Подвешенный высоко над огнем слабо кипел, распространяя округ сладковатые травяные запахи, маленький черный от копоти котелок. Множество всяческих крылатых козявок кружило у огня, в котором жизнь наиболее сумасбродных из них тут же и заканчивалась. Желто-горячие блики набрасывали на сосредоточенные лица волхвов подвижные огненные маски, подобные лику всемилостивого Хорса. А если оторвать взгляд от вьющегося пламени, увести его за пределы господства пульсирующего света и дать глазу свыкнуться с правилом ночи, то в небе, поначалу кажущемся угольно-черным, можно было разглядеть семь неутомимых светил созвездия Лося [35] Созвездие Лося — теперь созвездие Большой Медведицы.
. И, казалось, именно оттуда, из звездного далека, а отнюдь не от земли, прилетает точно мерцающий пересвист перепелов…
— Воистину, все это — Род… — точно соединившись из поющего лоска звезд, быстрых огненных бликов, кружения маленьких острокрылых насекомых, большой ночи и блестящих глаз возникли слова. — Создавая себя, Род создал жизнь. Суть жизни — это земля. Суть земли — вода. Суть воды — растения. Суть растений — человек. Суть человека — речь. Суть речи — чистосердечное восхваление Рода.
Избор закончил говорить, Торчин плеснул в огонь зелейного масла, ярко вспыхнувшего и на минуту окутавшего пространство редким дымом с ярким смолистым запахом. И тотчас вступил голос Святоши:
— Как создал Богов досточтимый Род,
Так сметет он их ветром времени;
Как родится мир молодого дня,
Так уносит сон чувства спящего…
— пел Святоша, не громозвучно, не страстно (совсем не так, как пели сейчас где-нибудь неподалеку свои песни гуляющие, раззадоренные душистым пивом и вожделением, мужики и бабы), но вместе с тем пел он широко и с той отдачей красивого низкого голоса, которая одна способна быть проводником к истинной сущности благозвучий и значений слова.
— Как сметет Богов досточтимый Род,
Так создаст их вновь в час назначенный;
Как потерян мир для того, кто спит,
Так возникнет он в утре розово-ом.
Последний растянутый слог, переменивший за время своей жизни три ноты, растворился в треске углей жертвенника, — Торчин еще плеснул на них немного благовонного масла, и тогда вновь взговорил Избор, поднимая глаза и раскрывая ладони к отверстию в тесовой конической крыше, где меж клочками белесого дыма можно было разглядеть ночное небо:
Читать дальше