Галина Серебрякова - Вершины жизни

Тусси была великим знатоком животных. Она любила их так же нежно, как старшая дочь Маркса Женнихен цветы, а другая дочь, Лаура, поэзию.

Поэтому почти все разговоры Лопатина с Тусси велись о ее любимцах.

— Виски талантлив. Этого не отрицает и Мавр, который постоянно берет его с собой на прогулку, — рассказывала девочка Лопатину. — Я не могу сказать этого о Дикки, хотя он обладает великолепным музыкальным чутьем, Собаки, как и люди, бывают умны либо глупы, жизнерадостны или меланхоличны, — продолжала Тусси со всей серьезностью. — Когда Виски переест, — а Ленхен к нему весьма расположена, не то что к кошке Томми, которая снова принесла шесть котят, — и ему нехорошо, я вынуждена ставить ему грелку. Не удивляйтесь, я пользуюсь бутылкой с горячей водой. Пес от этого горд, он польщен и лежит, задрав лапы кверху, много часов подряд, несмотря на то что вода давно остыла и ему очень неудобно. Ему, видите ли, нравится лечиться. Не хотите ли поиграть в мяч с Виски или Самбо? Они великолепно отбивают и подают его, подбрасывая длинной мордой.

Как будто понимая, о чем говорит его хозяйка, Виски подкатил к ногам молодого русского небольшой черный мяч.

— У вас и люди и животные все какие-то особенные, — пошутил Герман.

— Знаете ли, что я делаю, когда ухожу с Виски далеко-далеко, в поля за Хэмпстедскими холмами? — сказала как-то Тусси Лопатину, когда они уселись на маленькой скамеечке у оранжереи.

— Я буду вам очень признателен за доверие.

— Играю сама с собой в перевоплощения. Это замечательно интересно. Я превращаюсь в пилигрима и брожу по Китаю, проникаю к далай-ламе. О нем никто толком ничего не знает, и я могу сочинять что угодно. А племя людоедов ньям-ньям! Его необходимо скорее очеловечить. Знаете ли вы, как красиво озеро Чад в Африке? Там, конечно, есть крокодилы. Не следует говорить о них дурно, когда лезешь в воду, — есть такая поговорка у негров.

— Вы, видно, очень увлекаетесь географией, — заметил Лопатин.

— Нет. Больше литературой. Я люблю изображать Титанию. На свете нет лучшего писателя, нежели Шекспир. Были ли вы в Стратфорде-на-Эвоне, где он родился? Там есть чудодейственный колодец. Надо шепнуть над ним три своих сокровенных желания, и они сбудутся. — Элеонора умолкла, по ненадолго. — Жаль, что и колодец — только сказка… — Она вздохнула, затем продолжала оживленно: — Недавно я читала о великой трагической актрисе Сарре Сидонс и пошла посмотреть на ее портрет в Тэт-Галери. Она не очень красива. Когда я стану совсем взрослой, то буду обязательно играть на сцене ее роли. В детстве мне правилось перевоплощаться в Джен Грей, и как это было с нею, умирать на плахе. Я бывала Робин Гудом и Спартаком. Не смейтесь надо мной, пожалуйста. Я ведь доверила вам свою тайну. Даже Мавр ее не знает.

— Что вы, Элеонора! То, что вы рассказываете, так неожиданно и так увлекательно. Вы кудесница, мечтательница. Все мы грезим наяву, и это очень хорошо. Мечта мне кажется началом всех великих деяний. Это она погнала Магеллана на поиски сказочно прекрасной Индии, привела шлифовальщика алмазов Спинозу к философским открытиям, даже Мартина Лютера вдохновила на борьбу с папским произволом.

— Мама считает Лютера одним из лучших знатоков немецкого языка.

— Может быть, я его не читал. Но вот о мечтателях скажу, что ими были Коперник, Марат, Гегель, и уж конечно, великим мечтателем является ваш отец. Он ведь, насколько я знаю, также и поэт.

— Мэмхен бережно хранит все его стихи, но но любит их показывать. А Мавр всегда смеется над своей лирой. Но никто не умеет выдумывать столь замечательных фантастических приключений и историй, как он. Можете мне поверить, он поразительный сказочник! — заявила Элеонора.

Необыкновенная девочка, какой была младшая дочь Маркса, глубоко заинтересовала Лопатина. Они проводили много времени вместе. Нередко Тусси расспрашивала русского о его родине. Далекой своеобразной страной интересовались, впрочем, все без исключения в семье Маркса.

— Верно ли, что народ ваш необычайно покорен и терпелив? — спросила Лопатина как-то за ужином госпожа Маркс.

— Это привито ему долгим пребыванием в рабстве, но время и просвещение изменят характер наших простолюдинов.

— Вероятно, день, когда невольники получили свободу, был подобен землетрясению? — спросила Тусси.

— О нет, совсем наоборот. Я был еще юношей и случайно оказался в Москве проездом. Никогда не забыть мне того, что я видел.

— Хотелось бы послушать, как все это было воспринято народом. Это произошло третьего марта тысяча восемьсот шестьдесят первого года? — сказал Маркс.