Галина Серебрякова: Вершины жизни

Кример также принадлежал к видным деятелям тред-юнионистского движения и был типичным представителем обуржуазившегося пролетариата. Он основал Объединенное общество плотников и столяров. Крайне педантичный, деловой, он обладал красивым почерком и завидной памятью. Книга протоколов Генерального совета, которую Кример вел в течение нескольких лет, казалась ему священной, и он тратил немало часов на то, чтобы она содержалась в безукоризненном порядке. Это была большая конторская книга в черном клеенчатом переплете. Обычно в начале каждого заседания Кример оглашал не торопясь протокол всего происходившего в предыдущий вторник и требовал, если не было поправок или возражений, подписи у председателя. Затем он медленно, старательно расписывался сам. Нередко Кример вклеивал в протокольную книгу вырезки из газет с различными сообщениями о заседаниях Генсовета и некоторые напечатанные документы.

Постепенно книга эта стала летописью дней и трудов Международного Товарищества и запечатлела нетленным прошлое. Так застывшая лава хранит в себе отпечатки былой жизни.

Генеральный совет занимался организационными, политическими, теоретическими и международными делами. Еженедельно несколько членов Совета посещали различные рабочие общества, чтобы предложить им присоединиться к Международному Товариществу.

Вскоре в Интернационале насчитывалось уже четырнадцать тысяч членов. К нему примкнули влиятельные многолюдные союзы сапожников и каменщиков. Была основана и газета Интернационала в Англии, названная «Защитник рабочих». Генеральный совет основал Общество борьбы за всеобщее избирательное право.

Началась упорная борьба с сектантскими воззрениями прудонистов и последователей лассальянцев, пытавшихся приспособить рабочее движение к интересам богачей предпринимателей.

Как-то давнишний друг Маркса портной Фридрих Лесснер сообщил ему, что из Италии в Лондон приехал Бакунин. Карл решил сам навестить беглеца из Сибири, который во мнении всех революционеров был героем. Шестнадцать лет, с 1848 года, Маркс и Бакунин не видались. Михаил Александрович перешагнул за пятьдесят, но выглядел моложе своих лет. Полнота придала его мощной, атлетической фигуре величавость. Седина легким пепельным налетом легла на его курчавые волосы, смягчая их грубый рыжеватый оттенок. Но борода и бакенбарды остались по-прежнему светло-русого цвета. Из-за очков, с которыми он редко теперь расставался, задорно глядели маленькие, обесцвеченные временем глаза. Жирная кожа на щеках и носу лоснилась. Влажными были его большие пухлые руки. Говорил он много, уверенно, резко и как-то обидно равнодушно слушал собеседника. Но для Маркса он сделал исключение и встретил его почтительно, с изъявлениями симпатии.

Карл Маркс казался в эту пору более утомленным, нежели Бакунин, хотя был на четыре года моложе его. Маркса особенно изнурял непрекращающийся карбункулез, нередко опасной формы. Несмотря на строгие запрещения врачей и уговоры родных и Энгельса, он по-прежнему продолжал работать по ночам над «Капиталом». Дела в Международном Товариществе Рабочих требовали от него все больше и больше энергии.

Густая шевелюра величавой головы Маркса была снежно-белой, но в окладистой бороде и в усах оставалось еще много иссиня-черных волос, оттенявших оливково-смуглую кожу лица. Глубокие, продолговатые, необычайно яркие черные глаза приковывали к себе каждого, на кого устремлялись, неповторимым выражением проникновенного ума, сосредоточенной решительности и тонкой иронии. Они словно приоткрывали сложность и гениальность его духовного мира. Частые болезни век не отразились на них, и они сохраняли живость молодости и излучали волны внутреннего света и силы.

Зрение Маркса, однако, ослабело от непомерного труда, и он пользовался очками, а в обществе — обычно моноклом, который на черной тесьме постоянно висел поверх его сюртука.

В то время как Бакунин был одет нарочито пестро, наглухо застегнутый черный сюртук Маркса из мягкого сукна отличался строгостью, опрятностью и элегантностью. Молоды, и красивы были его узкие руки с тонкими, длинными пальцами.

— Я рад, очень рад снова видеть вас, — сказал Маркс с дружелюбным чувством, вглядываясь в большое лицо Бакунина, — это чудо, что ни прусской, ни австрийской, ни русской монархии не удалось…

— Вздернуть меня на виселицу, — прервал, смеясь, Бакунин. — Я сделал все, чтобы помочь им в этом, но… — он широко раскинул руки, — кисмет, судьба, очевидно. Были часы, когда я уже считал, что никогда не увижу ни свободы, ни вас, Маркс.