Н. Северин - Перед разгромом

— Но где же? Где же? — спросила она, задыхаясь от радости.

— Если ты до сих пор не могла придумать этого, то я придумаю, не беспокойся. Это вовсе не так трудно, но для этого мне надо переговорить с твоим Вальковским.

— Да ведь он во дворце не живет.

— Это еще лучше. А ты вот что, моя кошечка: перестань на время думать обо мне и повнимательнее следи за твоей пани. Отлично было бы, если б она впуталась в заговор с Чарторыскими. Это для меня было бы хорошо, а значит, и для тебя.

— Я не понимаю… Они устраивают заговор против короля, а ты с королем, говорят, теперь в большой дружбе?

— Ничего ты не понимаешь и лучше не старайся понимать, а делай то, о чем я тебя прошу. Все узнаешь впоследствии. Ну а что наш злейший и опаснейший враг, аббатик?

— Кажется, понял, что забрать меня в руки ему больше не удастся, и примирился с этим, не надоедает мне больше ни намеками, ни скрытыми угрозами и так держит себя со мною, точно ничего между нами не произошло.

— Он отказался от своей должности руководителя твоей совести? Это хорошо, если именно так. Но ты во всяком случае остерегайся его. Если попадешь опять в его иезуитские когти, он уж не выпустит тебя так легко, как в первый раз. Ведь, если бы я не приехал тогда на мызу, пришлось бы, чего доброго, защищаться от обвинения в убийстве…

Юльяния зажала ему рот поцелуями, не дав договорить фразу.

— Не напоминай, не напоминай об этом! Я с ума схожу от ужаса, когда вспомню, что чуть было не погубила тебя! — вскрикнула она, в волнении забывая, что ее могут услышать.

— А ты тише, мы не у себя дома, глупая! Утро уже наступило. Слышишь, на площади езда началась? Тебе пора бежать домой. Пойду разыскивать твоего провожатого и, кстати, познакомлюсь с ним, а ты тут жди нас, — и Аратов, крепко поцеловав Розальскую, вышел из садика.

Повинуясь его желанию, Юльяния не трогалась с места, погрузившись в воспоминания быстро улетевшего счастья. Мысленно переживая блаженные минуты, повторяя про себя каждое произнесенное Аратовым слово, зажмуриваясь, чтобы лучше представлять себе его лицо с горящими страстью глазами, горячие губы, льнущие к ее губам, млея от этих представлений, она забыла все на свете, забыла, где находится, забыла предстоящее путешествие по грязным переулкам, среди отвратительных ребятишек и ведьмообразных баб; ничего не видела она, кроме своего милого, ничего не слышала, кроме его любовных речей, продолжавших раздаваться в ее ушах явственнее шума с площади, долетавшего сюда все громче и громче по мере того как входила в свои права жизнь большого города. Не слышала она в своем любовном забытье и осторожных шагов, прокрадывавшихся к ней все ближе и ближе, и вскрикнула от испуга, увидав перед собою аббата Джорджио.

Наступил август. Погода стояла великолепная, и Варшава пользовалась этим, чтобы повеселиться напропалую. Балы магнатов, праздники с танцами и катаниями, начинавшиеся с утра и кончавшиеся только поздно ночью, следовали одни за другими, и надо было только дивиться выносливости красавиц, летавших с одного увеселения на другое и едва успевавших переодеваться из одного пышного наряда в другой, еще более пышный, менять затейливые прически на еще более затейливые так же часто и беззаботно, как воздыхателей и любовников, днем сводя с ума кокетством одного, вечером — другого, завтра — третьего и так далее, без передышки, под шумок интриг, заговоров и столь же легкомысленных, сколько опасных решений своих супругов, братьев и возлюбленных. Такого оживления, веселья и такой лихорадочной поспешности пользоваться жизненными утехами уже давно не помнили старожилы Речи Посполитой. Все перемешалось в опьянении любовными и политическими страстями: вчерашние враги делались друзьями, друзья — врагами; только и слышно было, что о блестящих выдумках, честолюбивых замыслах, великодушных предложениях, заманчивых обещаниях и проектах, проектах без конца.

Время от времени среди этой вакханалии раздавались и трезвые голоса, взывавшие к благоразумию и порядку; иногда концерт всеобщего увлечения прорезывался неприятным намеком на предательство такого-то лица, на слабодушие другого, на надвигавшиеся со всех сторон грозные опасности, на то, что враги не дремлют, что прежде чем идти на них, не мешало бы соразмерить свои силы, сосчитаться, очистить атмосферу от ненадежных элементов, сосредоточиться, обмыслить. Но, разумеется, эти предостережения и предчувствия оставались гласом вопиющего в пустыне. Когда же Речь Посполитая мыслила? Недаром один из даровитейших ее сынов сказал о ней: «Есть нации мужского рода и есть женского. Польша — женщина и может жить только сердцем».