Н. Северин - Перед разгромом

— И с Анфисой? Одолжили, нечего сказать, подвели под срам! — с досадой воскликнул Дмитрий Степанович.

— С чего это ты так вдруг Анфисы застыдился? Она расфуфырилась изрядно, не хуже твоей пани Розальской щеголихой себя при госте выказала. С первого взгляда видать, на каком она здесь положении при молодом барине, — прибавила она язвительно.

— А мне, может быть, не надо, чтобы это знали. Я, может быть, желаю, чтобы меня за примерного супруга считали?

— Надо было нас заранее о такой перемене в мыслях предупредить. А ты бы лучше спросил про твою супругу, что она тут сегодня накуролесила.

— Что еще? — отрывисто и, сдвигая брови, спросил Аратов.

— Как узнала, что приехал гость и что нам не до нее, побежала во флигель, Алешеньку скрала, да через сад с ним в дом и убежала. Потом она заперлась в своей спальне, никого не пускает, кричит: «Зарежусь, если дверь выломаете!». Вот она какая начинает проявляться, тихоня! Недосуг мне было с нею ватажиться, приказала до отъезда гостя не трогать ее. Тебя мы раньше будущей недели не ждали.

— Справился раньше, чем думал.

— Всегда бы тебе надо было так справляться, чтобы больше дома жить. Знаю, что радости тебе мало с такой супругой, но знаю и то, что ты с нею через край пересыпаешь и до отчаяния ее довел. Нельзя у матери детей отнимать. Даже и курица остервеняется, когда у нее из-под крыльев цыплят уносят. Значит, от Бога так положено, чтобы младенцы при матери были. А ты наперекор всем законам идешь. Зарвался злобой и хуже зверя стал. Нечего плечами-то пожимать да губы кусать! Хоть в кровь искусай, а я все-таки всю правду-матку без остатка тебе выложу. Она грозит зарезаться. В первый еще раз такое слово вымолвила, значит, недоброе у нее на уме, и от человека с такими мыслями всякой беды можно ждать. Вот ты о чем поразмысли, прежде чем срывать на ней гнев за ослушание. Пожурить — пожури, даже побей, если придет охота, а потом смилуйся, приласкай и обещай к ней каждый день, хотя на часочек, детей посылать.

— Алешка до сих пор у нее? — спросил он.

— У нее. Я приказала не трогать, пока гость не уедет. Люди при нем — кучер, камердинер, форейтор; неладно при них шум поднимать. И без того по всему околотку невесть что толкуют про наше над нею тиранство.

— Мне на то, что здесь плетут, наплевать, а вот если через этого питерского франта до столицы гнилые слухи дойдут, тогда подлинно неприятности могут выйти. Да что тут толковать? Дело сделано — надо поправлять. А чтобы дети при ней оставались, на это я ни в коем случае согласиться не могу, уж это, как вам будет угодно.

— Да ты слышал, что я сказала? — прервала его старуха.

— Обращаться вы с нею не умеете, вот что.

— Я не умею, так вези ее туда, где умеют.

— Увезу, не беспокойтесь. Дождаться нужно только одного человека из Варшавы. Туда доктор приехал из Праги, порченых лечит. Пригласил я его сюда осмотреть Елену. А вы еще говорите, что я ее не жалею! Знаете, сколько запросил с меня этот доктор? Двадцать червонцев! Это только чтобы сюда приехать, а за лечение само собою. Я и торговаться не стал, все двадцать червонцев ему отвалю, сказал бы только, как нам ее лечить. Что вы на это скажете? — прибавил Аратов, смущаясь под зорким взглядом старухи.

— Скажу, что тебе уж очень приспичило скорее от нее избавиться, вот что я скажу, — заявила она.

Правнук не возражал и начал молча прохаживаться по комнате, не раздвигая бровей и улыбаясь странной, вызывающей усмешкой, в то время как Серафима Даниловна продолжала смотреть на него, пытаясь разгадать его мысли. Он знал, что ему ничего от нее не утаить. Слишком хорошо знали они друг друга, и слишком сильна была в Аратовой воля, чтобы бороться против ее проницательности. Да и не для чего! Разве в конце концов, как бы ни повернулась его опасная затея, она не пожертвует всем на свете, чтобы помочь ему? Ближе и дороже его у нее никого нет на земле. Чтобы оставить ему все свое состояние, она со всеми родственниками разошлась; только привязанность к этому правнуку и поддерживает в ней жизнь.

— Пригласили вы Грабинина ночевать? — спросил он с успокоенным лицом и с обычным выражением в глазах.

— Зачем? Дорога недальняя, и ночь лунная, пусть едет с Богом.

— Нет, он мне на подольше нужен. Когда еще удастся залучить его! Послезавтра надо ехать в Тульчин, там пир горой по случаю выборов послов на сеймик. Я обещал воеводе кое в чем помочь ему. Грабинина надо так ублажить, чтобы совсем в нас уверовал. Приятельские отношения надо с ним завести. Это легко: он, наверное, в отца, такой же кисляй с чувствительным сердцем. А все же на это время нужно, и я им займусь. Может быть, повезу его с собою в Тульчин. Пусть увидит, как в Речи Посполитой люди живут, с красавицами нашими пусть познакомится…